Волки

— Хотел я одного паренька прихватить, заместо носильщика. Мало ли что таскать придется?

— Мудришь, Седой, что-то задумал, — прищурился Арнольдыч. — Говори.

— Ей-Богу, старик, ты меня достал, — отозвался Седой. — Может, аппаратуру возьмем дорогую или еще что?

— Ладно, — кивнул Гурано, — парень надежный?

— Необстрелянный, — сказал Седой. — Глянем в деле.

— Что-то я в первый раз вижу, — заметил Арнольдыч, — чтобы после выпивки на дело ходили.

— Да вы и пили-то всего ничего, — усмехнулся Седой.

— Завтра ночью пойдем. На свежую голову, — отрезал Арнольдыч.

— Согласен, не шебуршись. — Седой снова наполнил стаканы и выпил первым.

В дверь постучали.

— Кто? — тихо спросил Арнольдыч.

— Седой дома?

— Это Валера, — пояснил Седой и крикнул: — Заходи, открыто!

Дверь распахнулась. Вошел Валера и, оглядев всех присутствующих, поприветствовал их коротким «здрасьте!»

— Садись, пацан! — кивнул Арнольдыч, пододвигая ему стул.

— Крестник мой, — сказал Седой. — Выпьешь?

— Немного, — ответил Валера и прошел к столу.

— Ты — парень здоровый, заметил Гурано, — небось, спортом занимаешься?

— Не занимаюсь, — ответил Валера, удивленно оглядывая пожилого цыгана. — Откуда он здесь взялся?

— Не бойся, — сказал Седой, — это свой. Ты, парень, завтра ночью свободен или нет? Хочу тебя с собой на прогулку взять.

Валера побледнел. Глаза его сузились, в них появился едва заметный испуг.

— На какую такую прогулку?

— Или не веришь мне? Тут неподалеку. Навестим друзей-приятелей, погуляем. Пойдешь? Бабки будут, большие бабки. Все долги сразу заплатишь.

— Пойду, — согласился Валера, — с тобой, Седой, я пойду.

Ворот рубашки у парня был распахнут — на груди мелькнул золотой крестик. Арнольдыч удивленно покачал головой и перевел глаза на Седого, у которого был такой же золотой крестик. Потом Арнольдыч почему-то тронул себя рукой за шею, нащупал цепочку и крест на ней и удовлетворенно выдохнул:

— Смотри-ка, ну, дела, все с крестами!

— Православные, — ответил Седой.

— А ты, Гурано, тоже с крестом?

— Верую, — ответил тот.

— Эх, — вздохнул Седой, — слаба вера наша, грехов много, а вера слаба. Для меня крест как защита. Христос спас разбойника, крест его защитил.

— А толпа продала Христа, — вмешался Арнольдыч.

— Толпе разбойник ближе, чем праведник, — уточнил Седой. — Это на Руси всегда было.

Поговорив еще немного, они разошлись, а когда Седой остался один, раздался телефонный звонок и взволнованный голос Мити сообщил: «Еду к тебе, поговорить надо…»

Митя приехал часа в два ночи. Диковинная это была ночь. Седой лежал на тахте, закинув руки за голову и смотрел в окно. Огромный шар луны — полнолуние — сверкал на небе и холодным светом слепил глаза. Деревья, только-только начинающие зеленеть, стояли не шелохнувшись. Не было ни малейшего ветерка.

И такая пустынная тишина стояла в округе, тишина, не прерываемая ни единым звуком, словно вымер город или все его жители внезапно переехали на другое место. Седой вспоминал годы, когда по ночам за окнами раздавались звуки гитары или гармошки и голоса гуляющих. Тогда люди не боялись города и спокойно бродили по ночам, сидели на пустынных скверах, наслаждались видами ночной Москвы…

Митя вошел в квартиру — дверь была не заперта — и присел на краешек тахты, туда, где лежал Седой.

— Как-то странно мы расстались, — начал он, — говорили-говорили, а толку никакого. У меня такое впечатление, что чужими мы стали. А ведь я всегда любил тебя, Седой. — И он посмотрел ему прямо в глаза.

Седой принял его слова на удивление спокойно.

— Что я, женщина, Митя, чтобы меня любить?

Митя рассмеялся.

— Ладно, хватит тебе, ты понимаешь, о чем я говорю. Я имею в виду привязанность к человеку, с которым в жизни связано очень много. Эта нить из детства тянется, и не хотелось бы ее обрывать.

Седой охотно включился в такой непривычный для него разговор о любви.

— Да, Митя, ты прав, любви мне всегда не хватало. Не было этой самой проклятущей любви. Не знал я ее ни от родителей, ни от женщины. Отец с матерью любили друг друга, и ни до чего другого им дела не было. А я им только мешал. Вишь ты, сын, а мешал! Никто бы не поверил, но это так. И семья была нормальная, не ссорились отец с матерью никогда, а вот я был не нужен. А когда меня первый раз взяли и запрятали за решетку, они, по-моему, даже вздохнули с облегчением!..

— Ты придумываешь, — сказал Митя, — такого не бывает, сын все-таки…

— Бывает, Митя, бывает, — не согласился Седой, — в жизни все может быть. А женщины, с которыми я спал, тоже были случайными, вплоть до этой Катьки, Арнольдыча дочки, которая сейчас со мной валандается. Чужая она, шалава. И хотя, конечно, за домом приглядывает, но все время норовит на сторону сбежать. Она и раньше-то по мужикам шастала.

— Зачем же ты с ней? — спросил Митя.

— Сам не знаю, так, случайно. Хотел зарезать ее как-то, а потом рукой махнул, пропади оно все пропадом. Жить мало осталось, чего волноваться из-за пустяков. Если ей неймется, пусть гуляет. Дурная она, Бог ее накажет. В церковь бегает, свечи ставит, а потом опять грешит, скучно ей.

Митя вздохнул.