Волки

Как ни удивительно, но старик обрадовался Митиному приходу, напоил его чаем и, ни о чем не расспрашивая, оставил ночевать. «Человек, если захочет, сам все расскажет», — любил говорить он. И Митя выложил старику все, что с ним произошло. Тот как будто не удивился, а просто сказал:

— Живи у меня, Митя, пока все не образуется. А там видно будет…

Так Митя поселился у старика. Сердце подсказывало: его ищут, и так оно и было. Его искали цыгане, его искал Седой, его искали власти. А он был совсем рядом.

В юности Митя писал стихи, и старик, работавший тогда в многотиражке, напечатал первое его стихотворение.

— Достойно печати, — иронически улыбаясь, проговорил он.

И первое Митино стихотворение ушло в свет. А люди никогда не забывают своих первых стихов, какими бы они ни были.

У каждого человека должен быть свой старик, к которому он мог бы прийти в любое время суток и выпить стакан чая или водки. Старики принимают и утешают страждущих, а о своих радостях и печалях словно и не помнят.

— Однажды в метро встретил я парня, — рассказывал старик, — и так раскритиковал его стихи, что он перестал писать.

— Эх, метр, — возмутился Митя, — а может, парень талантлив и вы сделали черное дело?

— Он не талантлив, — возразил старик. — Если бы мог не писать, разве послушался бы меня? Значит, стихи для него — забава. Тебе, Митя, я бы не стал говорить, чтобы ты бросил писать.

— Почему?

— Бесполезно. Разве зависит от меня, будешь ты писать или нет? Я только подскажу тебе, а остальное ты сделаешь сам. Старик продолжал жить в совершенно другой эпохе. Он был знаком с Есениным, Цветаевой, Пильняком. И душой своей все еще находился там, среди них.

— Однажды пьяные Есенин и Мариенгоф раскритиковали стихи какого-то парня, который обратился к ним за советом и помощью, а тот вышел в коридор и застрелился. Есенина так потрясла его смерть, что он долго не мог прийти в себя. Все время повторял: «Талантливый парень, а мы с Толькой — пьянчуги!»

— Да, — протянул Митя, — бывает…

— Ты, Митя, сломался на пустом месте, а о своем призвании забыл. Женщина тебя погубила. Это все оттого, что ты ушел от хороших людей.

— Я думал, — ответил Митя, — что мне достаточно одной любви и одного друга. А они оба меня и предали. И вот я остался один. Теперь можно и творчеством заняться, — рассмеялся Митя.

— Одиночество — свято, но оно ненадолго, — усмехнулся старик. — Я вот живу не своей жизнью, а жизнью людей, которые меня окружают. Жду писем, телефонных звонков, людей. Сам влиять на события я уже не могу, стар стал, да и не хочется. Ты, Митя, не удивляйся тому, что я тебе все это говорю. Может быть, когда-нибудь и тебе захочется написать обо мне пару слов. А то, что я на тебя пародии пишу, так ты не серчай, знаешь, как это было у Блока: «Здесь жили поэты и каждый встречал другого надменной улыбкой».

— Ну конечно, я все понимаю и не обижаюсь.

— Вот сегодня вечерком мы с тобой вдвоем будем, тогда обо всем и поговорим…

Но побыть одним им так и не удалось.

От зеленого абажура на четырехугольный стол падали продолговатые тени. Толстая неуклюжая баба танцевала, обнимая за шею стройного парня. Ее руки были похожи на жерла орудий. Тени изгибались совсем не в такт музыке и продолжали плавать по комнате, как птицы на водяной глади.

— Ну и натворил же вчера наш метр, — услышал Митя голос парня в шерстяной рубашке, плотно облегавшей его коренастую фигуру.

— Что он выкинул? — переспросил его другой парень.

— Напился до чертиков и целовался с кем-то.

— Ха-ха-ха, — взревели вокруг.

Люди отступили, прижались к стенам, и Митя оказался в середине круга, со всех сторон окруженный хищными оскалами.

— Чего они там гогочут? — полюбопытствовал старик.

— Ничего, метр, все хорошо, — успокоил его Митя.

Старик обнял Митю и прижался седой головой к его плечу.

— Ты знаешь, парень, а ведь они, когда гуляют, твои песни поют. Рад?

— Чего там!

— Поцелуй меня, касатик, разрешаю тебе первый раз в жизни, — прошептала женщина с испитым лицом. Ее шепот был трагически-неестественным и оттого совершенно мерзким. Она низко поклонилась, затем разогнулась, и дробная трель цыганочки пронеслась по комнате:

— Эх, раз, еще раз, еще много-много раз…

Парень в очках завернулся в простыню, глухо вскрикнул и начал какой-то странный танец в саване, напоминающий погребальную процессию.

— Митя, — прошептала девушка, стоящая неподалеку, — уйдем отсюда, уйдем, мне страшно, они отпевают старика.

Митя почувствовал, как мороз пробежал по коже, и содрогнулся. Он встал, накинул пиджак. Старик по-прежнему сидел в кресле и не отрываясь смотрел в одну точку. Митя тронул его за плечо.

— Ты уходишь, Митя? Почему?

— Не могу их выносить. Сейчас я начну бить эти морды.

— Да, да, — в такт Митиным мыслям сказал старик, — не удалось нам поговорить наедине. Не так я представлял себе свои последние дни…

— Дом-то старый, — неожиданно сказал Митя. — Наверное, скоро его сломают.

— И музыка чудная, — тихо вымолвил старик, — когда я был молодым, такой музыки не было.

— Я ненадолго, пойду пройдусь, — сказал Митя. — Я не прощаюсь.

Старик крепко сжал его руку.

— Ты не забывай меня, Митя…