Волки

— Я так долго тебя ждала, Митя. Я чувствовала, что придет такой человек, как ты.

Митя с трудом разорвал ее руки и развел их в стороны.

— Потом, — сказал он, и дверь за ним захлопнулась.

Алина осталась одна…

«Зря я послушался Костолома, — подумал Седой, — надо было идти вместе с ним. Он может и лишнего наворотить!..»

Седой нервничал и курил папиросу за папиросой. Он ходил взад и вперед, не останавливаясь. «Костолом пошел доставать деньги, это ясно, — думал Седой, — его возьмут и… Нет, он, конечно, не заложит, но тогда я останусь совсем один. Где, интересно, этот пацан Валерка? Может, он давно уже у ментов? Тоже вряд ли, испугается за свою шкуру».

Седой присел на полуразвалившийся топчан.

— Жаль, выпить нечего, — вслух проговорил он, — сейчас было бы очень кстати. Черт, как жизнь крутится! Еще недавно сидел себе тихо и никуда не надо было бежать. Угораздило же меня кашу заваривать. Какое мне дело до всего, что вокруг?

В маленькое чердачное окно были видны свинцовые скосы крыш и черные силуэты ворон, с криком носящихся над городом. Там, за окошком, была совсем другая жизнь, от которой он, Седой, давно уже отгородился тем, что он сотворил сам.

Ему вдруг послышались странные слова: «Надо жить будущим!» Седой оглянулся. Никого не было.

Память снова высветила прошлое, и Седой увидел себя в старом московском дворе вместе с Жиганом. Они стояли возле голубятни и разговаривали.

— Глянь, Седой, — говорил Жиган, — что вокруг делается? У тебя мать по квартирам ходит, белье стирает за гроши, спину гнет, а те, кому она стирает, в автомобилях ездят. Так почему у них не брать, а?

— Посадят, — отвечал Седой.

— Могут и посадить, если попадешься. А ты не попадайся. Зато деньги будут и матери поможешь.

Все на жалость тогда напирал. Седой это позже понял. Через жалость к матери он и вкрутился в воровскую «малину».

А еще любовь его туда привела, но об этом мало кто знал. Увидел он однажды девчонку и обомлел. Дар речи потерял. А она с ворами ходила. Ну и его затащила однажды. Эх ты, жизнь воровская, вольная да разудалая! И пошло-поехало. Очнулся — в тюрьме. Там уж его подучили как следует. Профессором стал. Понравилось…

— Ты чего это, Седой, размечтался?

Колька возник неожиданно. В руках его была сумка с провизией.

— Пожрать принес, — сказал он. — И дело одно наметил.

— Что за дело? — пробурчал Седой.

Колька как будто не расслышал вопроса.

— Пацана я твоего встретил случайно. Как его?..

— Валера.

— Во-во, Валеру этого. Так он сам не свой. Где, говорит, Седой? Он мне позарез нужен. Я ему: «Зачем он тебе?» В общем, раскололся. Ты удивишься. У него девку отбили.

Седой невольно рассмеялся. Уж больно не вязалась любовная драма Валерки с нынешней ситуацией.

— Девку, — повторил Седой. — Ну, бля, дают… Не до девок нам…

— Нет, ты погоди, дослушай. И кто отбил-то? Митя! Едрить твою в корень! И он сейчас у той девки живет.

Седой сразу умолк.

— Митя?! Ты что?

— Митя! Митя!

— Да нет, не может быть. После историй со своей бабой он ни на кого и смотреть не может.

— И все-таки это так.

— Он просто у нее скрывается, — задумчиво произнес Седой. — Куда ему деваться?

— Этот пацан рвет и мечет, кричит: «Зарежу Митю!».

— Вот и хорошо, что мечет. Такой нам и нужен. Ты с ним о чем договорился?

— Я ему, конечно, хазы не указал, а велел ждать нас завтра в условном месте, — сказал Колька.

— Чего удумал-то? — угрюмо спросил Седой.

— Приметил я тут одно место, через пару дней сходить можно.

— Много ли там возьмем? — поинтересовался Седой.

— Как пофартит….

— Ладно, обдумаем, — кивнул Седой, и они сели ужинать…

Валерка сидел, понурив голову, и никак не мог осмыслить происходящее. «Что в ней особенного, — думал он, — что, таких мало, что ли? Интересно, как она воспринимает его на самом деле, его, мальчишку? Тянет ли ее к нему, или в сравнении с Митей он проигрывает по всем статьям?»

Валерка прислушался. Его давно уже преследовала мелодия. Скрипка вела свою партию на одной ноте, словно и не знала других, звала прислушаться к себе, потом резко обрывала мелодию, но, выждав минуту, снова принималась за уничтожение других звуков. Мелодия царила над домом, где возникали и пытались вырваться на свободу другие звуки. Странной была эта разноголосица. Она вплетала в себя самые разные шумы. Где-то внизу ругались, чуть выше плакал ребенок, а совсем рядом, на Валеркином этаже, надрывно лаяла собака.

— Ой, — послышалось еще и еще раз, и разом остановившаяся скрипка дала возможность ощутить реальность происходящего на верхнем этаже. Мужской крик сопровождал это женское «ой». «Бьет, наверное?» — подумал Валерка. Женский крик заметался над лестничной клеткой и стал постепенно замирать в гулкой тишине пролетов, чтобы через мгновение снова выплеснуться и снова исчезнуть, давая возможность скрипке запеть свою партию на одной ноте.

И вдруг он услышал песню: