Волки и вепри

— Хэй-йя! — взревел берсерк, бросаясь в бой. Хродгар шагнул следом, занося секиру над дверью покоя, куда ещё вчера вежливо стучался. Наперерез ему ринулся немёртвый страж. Хродгар обернулся и ударил его с разворота. Взорвалась звоном кольчуга, Белый плащ не устоял, но достал хёвдинга мечом, высек искры из наплечника. Бьярки неистово рубился с другим стражем обеими руками, не нуждаясь в щите. Мечи берсерка мелькали стальными крыльями чудовищной птицы. Хродгар раскрутил «ведьму щитов», подскочил со спины к колченогому драугру, перерубил ему хребет. Яльмар зарычал, кивнул бритоголовому и направился к покоям Хейдис. Поверженный Хродгаром стражник поднялся, но Яльмар отмахнулся от него одной левой, впечатав его в стену.

А потом размахнулся — да и вышиб дверь ногой.

Вместе с засовом.

— Здравствуй, солнце чертога! — сладострастным рыком приветствовал Яльмар королеву, вламываясь в спальню. — Ждала ли ты меня? Тосковала ли?

Ответом ему был истошный, яростный вопль, в котором не было ничего человеческого — и поток зеленоватого пламени, опаливший останки дверей.

Лейф и Хаген осторожно подступились к Белому плащу слева и справа, прикрываясь щитами. Страж, ловко орудуя атгейром, отогнал обоих, но между ними вдруг оказался Торкель, занеся над головой Хёггвар. Миг — и «Небесный камень», который так славно удавался Ульфу Серому, низринулся на защитника королевича свистящим огненным росчерком. Удар, которым сын Ульфа сразил Асбьёрна, снёс голову драугра, но тело продолжало бой. Лейф закрыл Торкеля щитом, оттеснил драугра, а Хаген подскочил с другой стороны и подрубил ему ногу выше колена. Страж рухнул и — вроде бы — замер.

Волчонок постучал в дверь.

— Эрна? Эрна, ты там? Открой, это я. Торкель. Я… мы вернулись.

Двинулся засов, скрипнули петли. В проёме показалась дочь дворецкого. Тревожно блеснули серые глаза. Торкель терпеливо ждал. Сзади переминался Хаген, оставаясь, впрочем, в стороне. Лейф поглядывал на Хродгара и Бьярки, прикидывая, нужна ли помощь. Эрна шепнула:

— Зачем вы пришли?

— Я пришёл за тобой. Собирайся, идём.

— Здесь сын королевы, — возразила Эрна, — его не успели вывести, я не могу…

— Кто там, Эрна? — раздался детский голосок.

Тут Хаген услышал, что хотел, и, поскольку эти телячьи нежности ему надоели, он распахнул дверь настежь, оттолкнул Эрну на руки Торкелю и прошёл в детскую, вынимая нож. Кольгрим начал было что-то восторженно пищать, но Хаген приложил палец к губам: тихо, мол.

— Да как ты смеешь! — звонко воскликнул сын конунга, которого не так давно сожрали вороны. — Ты знаешь, кто я?! На меня никто не смеет шикать!

Хаген ударил ребёнка. Наотмашь. Тыльной стороной ладони. Малыш отлетел, но Хаген схватил его за золотистые кудряшки, дёрнул к себе и сунул ему в рот платок.

— Заткнись.

Эрна вскрикнула, ринулась было на помощь, но Торкель ухватил её за локоть.

— Пусти! — заметалась эскмэй. — Он же его убьёт!

— Держи свою сучку, да покрепче, — посоветовал Хаген. — А то будет море крови.

— Тихо, милая, никто никого не убьёт, — солгал Торкель, — я ему не позволю.

До малыша Кольгрима дошло, что грубые дядьки с ним не играют, что они вообще не играют, и он замер, охваченный первым в жизни настоящим ужасом. А снаружи донёсся звук, более всего напоминающий визг исполинского нетопыря, затем — рёв пламени.

И страшные линсейские ругательства Лейфа, которые мы тут опустим.

В покоях королевы плясало зелёное колдовское пламя, прожигавшее сам камень. Однако даже оно не остановило Яльмара. Огонь жёг его плоть до самых костей, но ненависть — о, этот чёрный пламень терзал его дух куда сильнее. И дольше. Долгих семь зим, с того самого мига, когда пригожая дочь Брокмара объявила о своём выборе. Почему, спрашивал себя Яльмар, почему всегда выходит так, что любовь достаётся Тивару, а не мне? Мать и отец баловали младшего, а от старшего лишь требовали; народ столицы и всех четвертей молился на Охотника, а Молчуна всюду боялись и осуждали; и даже Хейдис отдала руку и сердце златовласому королевичу. Подумаешь, Фрейя Коллинга! Распутная рыжая сучонка, ведьма из чащи, только и того. Ровное пламя отвергнутой страсти взбурлило недрами вулкана, выжигая сердце беспощадным лесным пожаром ненависти. Ненависть. Вот что питало дух Яльмара Молчуна последние семь зим — и под небом, и под землёй. Каждую безлунную ночь это чувство поднимало его из Нижнего мира, гнало в проклятый и проклинаемый город, толкало на новые и новые жертвы, убийства и побоища. Вело во дворец. В эти покои, где уже однажды пролилась кровь, о которой он не жалел, где раздавались некогда крики, звучавшие слаще арфы.

Мог ли помыслить Яльмар Хорсесон, король на пару недель и братоубийца, какой подарок поднесёт ему судьба в клюве ворона-чародея?

И никакие громы и молнии, никакие чары и заклинания, никакие тролли и мертвецы не могли сдержать молчаливого сына конунга.