Волки и вепри

Перед собором торчал столб, обложенный тлеющими дровишками. Потеха обещала быть долгой. Под радостный визг горожан женщину привязали к столбу, а плешивый козлобородый клирик затянул молитву. Пел он на древнем тарнском наречии, к тому же до того гнусаво, что никто не понял, о чём речь. Потом священник, плотоядно улыбаясь, обратился к ведьме:

— Последний раз спрашиваю, бедное дитя, отрекаешься ли ты от своих суеверий, или продолжишь упорствовать в языческом грехе, огорчая меня и Господа нашего?

Она ничего не ответила. Речи священника и грязь толпы стекали с неё в огонь, шипя и дымясь. Она была горда и ослепительно красива, как и каждый, кто умеет растить судьбу и достойно встречает смерть. Высоко вскинула голову, и небо, бездонное синее небо, отражалось в глазах. Ведьма уже пребывала в ином мире, птица-душа летела за виднокрай. Не кричала, не кривилась от боли, не смеялась над обидчиками, не грозила палачам, не проклинала толпу, град и мир. И не впадала в отупение, покорно принимая долю — она всё прекрасно знала, понимала и чувствовала. Сильная, как и подобает истинной ведьме.

Хравен заметил:

— Хэ, друзья, гляньте-ка на святошу! Ручонки потирает под рясой, едва слюни не пускает.

— Ещё бы, — буркнул Лейф, кривым носом чуя запах жжёной шерсти, — какой прок истязать вислогрудую старуху или уродину? То ли дело — прекрасная злодейка! Тьфу, быдло…

А клирик обратился к помощнику:

— Брат Кернах, не поддать ли жару? Не затухнет ли огонёк?

Человек к буром плаще с капюшоном сунул в сплетение сучьев мех и пару раз качнул. Из-под древесного кургана повалил дым, словно из вулкана, и стоявшие недалеко подались назад, ощутив жаркое дыхание.

Ведьма не дрогнула. Даже не поморщилась.

— Нельзя ль узнать, в чём провинилась эта женщина? — спросил Хаген.

— Отчего ж нельзя? — осклабился клирик. — Брат Кернах, просвети человека…

— Нетрудно сказать, — донеслось из-под капюшона, — летала на метле на бесовские игрища, поклонялась в лесу идолам, наводила хворь, крала молоко у коров, напускала ворон на огороды и сосала у юношей. В смысле — кровь. А по закону, кара за такое одна — костёр.

— Это доказано? — спросил Хаген Кернаха.

— Вот это трудно сказать, — палач снял капюшон, утирая рукавом пот с выбритого темени, — судили и проводили дознание добрые люди, а меня пригласили исполнить приговор.

— Не запутывай гостя, брат Кернах, — шутливо погрозил пальцем священник, — разумеется, вина её доказана, в том поручились достойные горожане…

— Но она-то не созналась? — уточнил Хаген.

— Упорствует, — вздохнул клирик и развёл руками.

…Хродгар не слышал. Смотрел на ведьму, не отрывая глаз. Любовался ею. Страшился того пламени, что вот-вот должно было полыхнуть из-под дров. Ещё больше страшился того пламени, что зарождалось в его сердце.

Их взгляды встретились. На миг. Два мира, два неба: серый простор над северным морем — и глубокая синева над холмами. Мир, где ведьма всё ещё значило — Ведающая Мать, и мир, где ведьма значило — злобная карга. Девушка не выдержала, её стон стрелой долетел до молодого вождя, поразив в самое сердце.

«— Уходи, чужеземец, — говорил тот стон, — уходи, коль не можешь облегчить моих страданий. Не надо мне твоей жалости, хватило холода твоих глаз…»

И вот тут прорвало гейзер в сердце юноши. Бушующие потоки пламени Муспелля разливались по венам, безжалостно плавя кости, пожирая плоть белого великана. Так огонь Рокового Часа уничтожит тело великана Имира, из которого сотворён мир.

— Уйдём отсюда, — сказал Лейф, — меня сейчас стошнит.

— Вот уж хрен, — воскликнул Хродгар, выхватывая скольм…

— Ну просто «Сага о Вёльсунгах», — прошептал Хаген, восхищаясь решимостью вождя.

— Точно, — кивнул Крак Кормчий, — чем наш Хродгар не Сигурд, а эта девка — не Брюнхильда?

— Будет защищать его в сражениях, коль выживут, — хохотнул чародей.

Истинно так: подобно Сигурду, Хродгар промчался сквозь кольцо огня, к своей Брюнхильде[45], отпихнул священника, пинком разбил горящий ворох под ногами. Взорвались искры, жар обдал волной, взмах ножа — пали путы, и ведьма — на могучих руках, а рядом — верный Хаген с топором и мечом, да и прочие не мешкали…

Палач в буром плаще не вмешивался. Просто стоял и глядел.

Клирик поднялся — и рявкнул:

— Что стоишь, Кернах? Задержать!

— И не подумаю, святой отец, — невозмутимо откликнулся тот. — Я не твой человек, если ты забыл. Я — Кернах Дюжина, сын Корка сына Корбейна, я — филид, — похлопал себя по бритому темени, — знаток закона и учёный человек, и не стану выслушивать от тебя приказов. И, насколько мне видится, сей муж, — указал на Хродгара, — усомнился в честности суда. Я тоже, кстати сказать, сильно в ней сомневаюсь. Что же, локланнах, — обратился к вождю, — требуешь суда не мирского, но божьего?

— Проницателен ты без меры, Кернах ан-Корк, — ответил вместо хёвдинга Торкель, — мы требуем судебного поединка, здесь и сейчас!

И со свистом крутанул мечом «мельницу».

— Кто выступит от имени суда? — спросил Кернах.

— Ну, если ты такой сукин сын, что не станешь… — затянул волынкой местный голова.