Волки с вершин Джамангры

— К следующему фонтану, — чтобы зловеще добавить. — Монет у меня на все городские фонтаны хватит! На набережную, хочется посмотреть на море. Что-нибудь отведаем, и чего-нибудь капельку выпьем. День был суматошным, хотелось бы от него отдохнуть.

— Далеко же нам придется идти! Может быть, где-нибудь поблизости найдётся такое, что вас устроит?

— А мы и не пойдем, поедем.

И я, взметнув над собой руку, покрутил кистью: именно так в Клаундстоне и подзывают извозчиков, за сегодня успел выучить. Пролетка попалась такая, о которой и мечтал: рассчитанная на двух пассажиров, с узким сиденьем, как и сама она: в некоторых улочках старой части города на иных и не протиснуться.

«Мальчишка ты еще, сарр Клименсе! — размышлял я, когда наши бедра соприкасались. — Или тебе снова стало пятнадцать, и ты все ждешь, не дождешься — когда же оно случится и ты станешь мужчиной?» Аннета молчала. То ли все еще под впечатлением, что в фонтане внезапно закончилась вода, то ли по иной причине.

Мы уселись за столиком так, чтобы я мог видеть море, Аннета напротив меня, и получилось воистину замечательно: две красоты. Я почти в открытую ею любовался, заставляя иной раз смущаться, когда вовремя не успевал спрятать взгляд. И еще думал о том, что, если наша встреча подстроена теми же силами, которые в последнее время не оставляют меня без внимания, все равно благодарен им бесконечно.

— Аннета, расскажите о себе.

Если вникнуть, мне не столько хотелось узнать о ней, сколько услышать голос: для меня он звучал как музыка.

— О чем именно рассказать, Даниэль?

— Все. Что любите, что вам не нравится, и даже что ненавидите. Кстати, Дом Вечности не боится в вашем лице конкуренции?

Все те якобы наделенные волшебными свойствами безделушки, которыми она и торгует, — именно его прерогатива.

— А его в Клаундстоне и нет, — улыбнулась Аннета.

Принесли заказ, который я сделал на свой выбор, а затем заволновался: вдруг Аннета голодна? Тот представлял собой набор сладостей, и, конечно же, вино. Не местное — из далекой Набамии.

Темное, как кожа ее обитателей, очень своеобразное, вино обладало замечательным свойством — подчеркивать вкус блюд, причем неважно каких.

— Ой, какое оно черное! Я и не знала, что такое бывает. Ни на что не похоже, но вкусно.

Признаться, чувствовал я себя довольно мерзко. Далеко не каждому известно, что вино из Набамии именно этой марки, заставляет говорить правду любого. Но лишь в том случае, если пить его именно со сладостями. Ну и что я хотел от нее узнать? Количество любовников? Зачем она меня окликнула? Что-то еще?

— А я однажды ром попробовала, — призналась Аннета.

— Ну и каким вы его нашли?

— Уже и не помню, это было несколько лет назад. Приторно сладким, и еще во рту все обожгло.

— Давно здесь живете?

— С самого рождения. Даниэль, а что это вы на меня все время так смотрите?

— Любуюсь, — честно сознался я. — И жалею, что не стал художником. Иначе обязательно заставил бы вас позировать.

— А кем вы стали? — не слишком-то и смутило Аннету мое признание.

— Пока не разобрался.

И действительно, кто я? Бретер? Это всего лишь занятие, не более того. Становятся композиторами, теми же художниками, учеными, скульпторами, военачальниками, да кем угодно. Пролежать всю жизнь на диване, размышляя о сущности бытия, других высоких материях, и ничего после себя не оставить, или даже попросту ее прожечь — тоже занятие.

— Выпьем? — предложил я, чтобы заполнить паузу.

Разговор совершенно не клеился, уж не знаю почему. Сколько раз мысленно я представлял встречу с Аннетой, но когда дошло до дела, все куда-то исчезло.

— Выпьем!

И мы выпили. На этот раз все, что оставалось в бокалах, а они были почти полными.

— Даниэль, вы ведь желаете затащить меня в постель уже сегодня? Хотите-хотите! Думаете, я не вижу? Мужские взгляды так легко прочесть! А знаете, я даже не прочь! Они ведь разными бывают, взгляды. У кого-то такими, как будто их владельцы уже срывают с меня одежду. Затем грубо берут, заставляя стонать и изгибаться. У них и ноздри трепещут, когда себе представляют.

Это было довольно неожиданно. И все же мне удалось оставить лицо невозмутимым. Ну, почти.

— А какой был взгляд у меня?