Волки с вершин Джамангры

Всадники и не подумали придержать коней перед тем, как влететь в реку. Они неслись по воде, поднимая тучу брызг, пока их лошади не вошли в нее по самую грудь. Переправившись, торопливо спешились, передав поводья совсем юнцу, и к нам приближались уже тесной группой, не сводя настороженных глаз.

Когда подошли вплотную, тот, кто шел впереди остальных, самый старший, с глубоким шрамом через полщеки, что придавало ему разбойничий вид, сделав подобие поклона, поинтересовался:

– Что господам угодно?

Мне бы самому знать, что им угодно. Покоя захотелось, но только всех переполошил. Объяснять – значит, заставить их прятать усмешки, и потому в ответ я промолчал.

– Поехали. – И пошел к коновязи.

– Возможно, господа ищут камень? – уже сидя верхом на Рассвете, услышал я дребезжащий голос старика.

– Какой еще камень?

– Тут многие его ищут. Издалека приезжают. С самого побережья, а то и дальше.

– И что в нем особенного?

– Разное про него говорят. И легенды всякие ходят, мол, чудодейственный он. Так что если вы его ищете, он на другом берегу, и до него четверть дня вниз по течению ехать.

Наемники посмотрели на меня с ожиданием.

– Нет, он нам не нужен.

Хватит мне и единственного камня. Кенотафа какого-то таинственного Арасарра, прикосновение ладонью к которому обморозило ее посреди летней жары до волдырей.

– А конь у вас действительно знатный, господин. Уж поверьте мне, я-то в них разбираюсь: всю жизнь среди лошадей.

Нисколько не сомневаюсь. И в том, что ты в них разбираешься, и что мой Рассвет действительно хорош.

И еще мне было стыдно за непонятную даже для самого меня выходку, доставившую всем столько хлопот.

В Ландар я возвращался в самом что ни на есть препаршивейшем расположении духа. Покоя ему захотелось. Кто тебя туда звал! Приехал, нарушив привычный уклад жизни, и ради чего? Со шпагой, одна рукоять которой стоит как половина пасшегося на другой стороне реки табуна, и на коне ценой в другую его часть. Хотя, если вникнуть, что у меня есть? Только они да пара превосходных седельных пистолетов. Ну и еще честь, вот и все. К тому же Рассвет достался мне не совсем честным путем. Ну не может он стоить столько, сколько я за него отдал. И его продавец нашел меня сам. Отсюда вытекает – неизвестный доброжелатель оплатил львиную часть стоимости жеребца. Хотя так ли он неизвестен и кто им может быть, кроме отца Клауса?

С честью тоже не все так, как хотелось бы. Нет, усомниться в моей не позволит себе никто. Разве только ради того, чтобы бросить мне вызов. Но для чего-то же она нам дана? Когда-то давно, когда она появилась, наверняка ведь ей предстояло выполнять какую-то задачу? Такую же благородную, как и представление о ней. Вряд ли она возникла лишь по той причине, что необходимо прикалывать язык к нёбу за каждое не понравившееся тебе слово, а в подавляющем большинстве случаев именно так все и происходит. «Честь – это прежде всего долг», – как утверждают, слова принадлежат Пятиликому. И даже если его нет и никогда не было, откуда-то же они взялись? Но ведь и долг – понятие неоднозначное, им может быть и долг перед булочником, и перед родиной, а они никак не могут быть равны.

Когда мы подъезжали к дому бургомистра Ставличера, вечерело и на небе появлялись первые звезды. Улицы Ландара были запружены людьми настолько, что мы едва между ними протискивались. Вокруг нас смеялись, пели песни нестройными хорами, и во всем городе царила атмосфера ненатужного, искреннего веселья.

«Прав Огюст, – глядя по сторонам, размышлял я, – городской бюджет пополнится значительно. И вот ведь еще как бывает: на западе провинции волнения, а здесь до них никому дела нет. Хотя вряд ли люди живут богаче».

– Евдай, – спешиваясь и отдавая поводья, сказал я наемнику, – извести Стаккера, чтобы выставил у моих дверей человека. И чтобы ни на шаг! Да, напомни, завтра выступаем.

Курт наверняка не забыл, но пусть удостоверится, что мои намерения не изменились.

От голода бурчало в животе, но куда больше хотелось спать.

– Если не случится ничего экстраординарного, даже не вздумайте будить.

Страж – для того чтобы мой сон никто не потревожил. В том числе и Тереза, которой может взбрести в голову навестить. Наверняка она побоится огласки, завидев у двери моей спальни караул.

– Хорошо, сарр Клименсе, – кивнул тот.

Евдай мне нравился еще и тем, что ни разу от него я не слышал слово «господин». Ни в свой адрес, ни в чей-либо еще. Убежден, случись невероятное и ему доведется разговаривать с самим королем, вряд ли тот дождется всех тех почестей, к которым привык.

– Выставить караул, никого не впускать, завтра выступаем, – повторил Евдай. – А как же…

– Как-нибудь в другой раз.

Провести полночи в толпе на площади в надежде увидеть появление того, в существование которого веришь постольку-поскольку, если веришь вообще, не хотелось до одури.

– Глядишь, и другим больше времени останется для просьб.

Евдай мою шутку оценил. У них в степях верования совсем другие, и Пятиликому места в них нет. Богов у его народа много, все они суровы и жестоки, потому, наверное, и сами они такие же.