Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945

Некоторым из нас удавалось незаметно подкрасться к таким женщинам или передать им через других свой домашний адрес, написанный на очень маленьком клочке материи (режим строгого контроля соблюдался здесь неукоснительно), который потом женщина пришивала к своей одежде и таким образом выносила за территорию лагеря. Многие родственники получили от нас первую весточку именно таким способом, после чего они, не придумав ничего умнее, просто шли на почту и с радостью отправляли нам в ответ по всем правилам оформленные письма. Такая корреспонденция вскрывалась, и курьера после проведения серьезного расследования всегда обнаруживали и строго наказывали. Но вряд ли существовал какой-либо другой способ связаться со своими родственниками. Те, кто намеревался уйти в побег, никогда не извещал заранее о своих планах, а если и делал это, то приходилось хранить свою адресную книгу в голове. К тому же во многих случаях дома адресатов давно уже были уничтожены бомбами или опустошены смертью. По крайней мере один раз перед военнопленными явили свои лица члены комиссии Красного Креста, но мы никогда так и не увидели никаких результатов деятельности этой прекрасной международной организации.

Прошло Рождество 1946 года. Праздники мы ненавидели даже больше, чес воскресные дни. Если мы в такие дни все равно работали, то нечего было и отмечать их каким-то образом. Однако со временем наши надсмотрщики потеряли желание работать по воскресеньям, поэтому они решили заставлять нас работать только до полудня, а шесть потерянных рабочих часов плюсовать к следующей рабочей неделе. Кроме того, от нас в свободное время по воскресеньям требовали выполнения разнообразных работ внутри бараков. Нам сокращали порции еды и запрещали выходить на прогулку – словом, вторая половина воскресного дня была для нас лишь дополнительным бременем.

Рождество в П(отулице) праздновали два дня. Никаких работ, за исключением внутренних работ по бараку. Никакого тепла, полы влажные и скользкие от образовавшегося льда, суп менее густой, гораздо скуднее, чем обычно. В предыдущие дни хлеб выдавали прямо из печи, потому что снова заканчивалась мука.

В первый праздничный день раздали половину порции хлеба, а во второй день хлеба не дали вообще. Мы голодали и, что еще хуже, мерзли. Даже самый большой поборник праздника забыл, что такое рождественские песнопения. Наше Рождество прошло в П(отулице), и мы не забыли пожелать Польше всего самого хорошего.

Больные ревматизмом с трудом ковыляли сквозь очередные месяцы. Мое тело давно уже мне не принадлежало. Штрафной барак расформировали, и нас распределили по остальным баракам. Красные отметины на одежде потеряли свое значение. Когда же будет прощальный транспорт для военнопленных? После того как поздней осенью отправили по домам несколько сотен больных гражданских, которые не могли больше работать, снова поползли слухи, что весной будет новый транспорт, на этот раз для нас. Позволят ли нам снова увидеть наши дома, жен, детей и родных? Просочились слухи, что победоносные западные державы собираются потребовать от русских нашей экстрадиции. Польская пресса, насколько нам иногда удавалось тайком просмотреть то, что писали в старых газетах, усиленно занималась пропагандой и вела себя так, будто Польша победила в войне без всякой посторонней помощи.

С каждым новым днем мы становились все более пассивными и равнодушными. Даже старые шутки больше не вызывали никакой реакции. Люди становятся мрачными и раздражительными, отчего они сами себе еще более осложняют существование.

3 мая мне передали письма от брата и от моей жены из Касселя.

Самой важной и волнующей для меня новостью стало то, что, кроме моего маленького сына и брата, все остальные мои родственники живы и находятся в безопасности, имели крышу над головой, совсем не голодали и ждали меня. В этот день я сумел обуздать свою пошатнувшуюся веру в себя (с которой совсем было расстался) и приказал себе: что бы ни происходило в данный момент, ты все равно должен держаться до конца.

На следующий день мой работодатель вызвал меня к себе в кабинет, и по дороге туда я перебирал про себя варианты, в чем бы я мог провиниться, намерен ли он наградить меня побоями. Если даже так, я не должен сдаваться. Оставшегося у меня запаса сил хватит на то, чтобы в ответ как следует дать ему по лицу. До сих пор никто пальцем меня не трогал, и никто не сможет сделать это безнаказанно.

Когда он хотел, то прекрасно говорил по-немецки, но обычно он первым делом пускал в ход кулаки. Их силу опробовали на себе множество моих товарищей, женщин, детей и даже капо. Они мало хорошего могли сказать о таких вызовах па Виго.

Он никогда никого не отправлял в карцер. Этот человек предпочитал сам вершить правосудие на месте, и это, в той или иной степени, теперь должно было коснуться меня.

– Ты жаловался, что здесь с тобой плохо обращаются, почему?

– Ваш жалкий доносчик плохо вас информировал. Он не мог слышать от меня лично никаких жалоб, но, если речь идет о некоторой критике с моей стороны, я не отказываюсь от этого.