Вольно, генерал (СИ)

Люциан выжидающе смотрел на главнокомандующего. Всё в нём ликовало. Наконец нашёлся тот, кто мог призвать его самодура-отца к ответу. Он не чувствовал себя оскорблённым за то, что его отца отчитывали. Наоборот, слишком долго он ждал момента прихода третейского судьи.

— Я отец… — с придыханием начал Легион, сверля начальника взглядом. Но этого было слишком мало, чтобы пробить такую ледяную глыбу, как Молох.

— Вот именно, — жёстко произнёс главнокомандующий. — Или проститесь с сыном достойно, или убирайтесь к чёрту.

— Уж не хотите ли вы выгнать меня с похорон родного сына?! — вспылил Легион и толкнул Молоха в грудь.

Люциста торопливым шагом подошла к Люциану и уткнулась лицом в плечо брата, чтобы не видеть того, что произошло дальше. Молох был достаточно терпелив. Он и до сих пор сохранял достаточно спокойствия, чтобы не убить Легиона на месте. Главнокомандующий просто хорошенько ему врезал, чтобы отрезвить и поставить мозги на место.

Легион упал, и когда шок прошёл, то быстро прижал пальцы к носу, проверяя, не пошла ли кровь. Он шумно дышал и с немой яростью смотрел главнокомандующему в глаза. Было унизительно перед всеми получить такую оплеуху. Генерал-майор поднялся, плюнул Молоху на ботинки и вышел так же помпезно, как зашёл.

Безмолвие начало отступать, когда вновь тихонько заиграл орган. Сначала аккуратно, как долгожданный опоздавший гость, а потом уже более уверенный, как будто его впустили переночевать.

Люциан посмотрел на Молоха с благодарностью. Он понимал, что теперь путь домой ему заказан. Да и можно ли было назвать место, где владычествовал Легион, домом? Дом там, где твоё сердце. А где оно, было давно понятно всем. Молох хмыкнул и сдержанно кивнул генералу. Он ощущал неловкость, ведь Легион, по сути, его родственник, пусть и нежелательный. И отец его супруга. Однако отвращение ко всякого рода дешёвым представлением и любовь к справедливости отсекли всякую тактичность. Молох понимал, что не мог поступить иначе. Кто-то должен был избавить Люциана от необходимости краснеть за своего невоспитанного родителя.

Когда служба кончилась, из подгробия — небольшой подставки из чёрного калёного железа — тут же заклокотало изголодавшееся синее пламя. Оно окутало гроб и застрекотало, зашипело, на глазах у посетителей уничтожая всё. Постепенно Кальцифер становился лишь пеплом, ссыпающимся в подгробие.

Люциан закрыл глаза и вслепую нащупал пальцы Молоха. Ему невероятно сложно на это смотреть. После отца уже было тоскливо, а зрелище сгорающего трупа брата и вовсе делало момент невыносимым. Другой рукой он закрыл глаза, чтобы скорбь по Кальциферу осталась его личным делом.

Из тени алтаря вышел тёмный адепт с козлиной головой и в шелковистой мантии. Он наблюдал за всем, что происходило, не потому, что было интересно. В его обязанности входило проводить ритуал последнего воплощения.

— Да восславится Владыка и да украсит собой эта демоническая душа великую сущность Инферно. Ave, Lucifer!

— Ave, Lucifer! — донеслось из всех концов храма.

Адепт вознёс руки, и пламя прекратило клокотать. Это и было окончанием службы. Прах после погребения вручается родственникам по прошествии какого-то срока. Для чего? Чтобы с его помощью можно было посредством жестокого кровавого ритуала воскресить его, если есть необходимость. Каждый понимал, что нет такой причины, по которой можно было бы вернуть Кальцифера к жизни.

И похороны воспринимались как первые и последние.

========== Оказия 30: Соль и безымянные цветы ==========

Люциан в беспамятстве лежал на диване. Кружилась голова, от частых вздохов во рту пересохло. Уже несколько часов длится эта сладкая пытка. Шлейф от извинений Молоха за то, что произошло между ним и Кальцифером, пусть и против воли главнокомандующего. Извиняется Молох с таким же размахом, как и обижает.

Генерал лежал связанный. Его руки были прижаты к животу слоями чёрной изоленты, а ноги - обездвижены за счёт того, что Молох опустил галифе Люциана до середины бёдер и затянул ремень. Моргенштерн никак не мог пошевелиться и имел вид весьма беззащитный. Он часто дышал и выгибался в спине, и обнажённая грудь вздымалась колесом вверх. Молох расстегнул на нём рубашку, чтобы иметь возможность измываться и любоваться. Как художник, знающий, что в помещении прохладно, но заставляющий раздеться под предлогом высокого искусства. Это и вправду искусство - напряжённое и чувственное тело любимого демона.

Молох завязал Люциану рот своим галстуком, который никогда не надевал, но на всякий случай хранил в ящике стола - мало ли что.

Главнокомандующий был свободен в выборе того, от чего в следующую минуту будет сходить с ума ёрзающий и сверлящий его взглядом Люциан. Молох бегло касался ладонью гладкой крепкой груди, гладил по кругу, касаясь сосков, и щекотал подушечками пальцев выступающие ключицы. Генерал внимательно смотрел на него, выжидающе и с вызовом. Ему было неловко, но очень интересно, что может произойти.