Вольно, генерал (СИ)

— Честно? — Слайз повернулся, отвлёкшись от зашивания тела Дымова. — Я ненавижу всё, что отдалённо напоминает человека. Можно сказать, я расист. Вы все выглядите, как люди, и я отношусь к вам соответственно. Жалкие щёголи, неспособные принять свою настоящую природу. Прячетесь в эти кожаные мешки, хотя на самом деле нет ничего лучше, чем быть честным с собой. Если вы лжёте сами себе, почему я должен быть честным?

Люциста со злостью сжимала нож в руке. Желание исполосовать этого идиота теплилось в груди всё сильнее, но она хотела приберечь козырь в рукаве, чтобы однажды отплатить за «кожаный мешок».

— Хорошо, твоя взяла. Я ничего не расскажу Молоху. Ты мой должник, Слайз, — она разрезала запястье. Так же сделал и секретарь. Они заключили кровавый договор.

Моргенштерн вышла из кабинета Слайза с острой охотой кого-нибудь избить. Её жертвой стал стоящий в коридоре бюст Люцифера, которому она со злости отколола нос ударом кулака. Было больно, но уже не так досадно.

========== Оказия 26: День Валентайна. ==========

Однажды Мир усомнился в могуществе Молоха.

Пришло время вернуться домой на треснувшем щите. Плач Пенелопы по поверженному Одиссею должен стать безутешным. Бессердечная Фортуна улыбалась желчному Морфею.

Эпоха близилась к концу.

Вокруг бескрайнее белое поле, ветер бьёт в глаза. Невозможно сказать, скоро ли кончится буран и будет ли ему вообще конец. Снежинки крошечными лезвиями рассекают лицо. Приходится щурить глаза. Ткань шарфа намокала от дыхания и покрывалась ледяной корочкой с внешней стороны. Когда Люциан поднимал голову, то выдыхал вверх сгусток пара и вбирал морозящий воздух, обжигающий лёгкие. Ноги проваливались в сугробы. Местами можно было увязнуть по пояс. Припорошенные снегом, всюду торчали закоченевшие трупы. Генерал не помнил, как оказался в ледяной смертоносной пустыне. Она наводила на него необъяснимый инфернальный ужас.

Демон думал, что из мира исчез цвет. Когда он почти уверился в этом, то снял перчатку с руки. Нет, слава дьяволу, всё в порядке. Правда, ладонь побелела от невыносимого холода. Люциан едва мог согнуть онемевшие пальцы. Подышав на них, генерал надел промёрзшую перчатку. Он не знал, куда идёт, но верил: поле должно чем-то кончиться.

Всё вокруг превратилось в жуткий музей ледяных фигур. Правда, для этих понадобились детища живой природы. Смерть безвозвратно заточила их в морозные казематы. Вместе с всадниками вмерзали в снег и лошади, пронзённые копьями, с распоротыми брюхами, выпущенными кишками. Всюду тенью змеилась чёрная энергия: демонические существа возвращались в Инферно. Сгустки были ничтожно маленькими и не могли сравниться с огромным потоком тени вдалеке. Черноту было видно даже через плотный буран. Тогда Люциана настигло дурное предчувствие.

Ускорить шаг стоило многих сил, и демон рычал, но продирался через снежные дюны. Ему хотелось как можно быстрее успокоить взбунтовавшуюся интуицию. Как известно, только в высших демонах может быть столько тьмы. Меньше всего Люциан хотел его увидеть.

Это был Геракл, поверженный Аидом. Выдержав множество смертельных испытаний, он внезапно потерял силу и проиграл. Вокруг могучего тела стелились траурные ленты уходящей жизни. Тьма вместе с кровью сочилась из раны на груди. Теперь это не герой — ножны для меча. Король не тот, кто вытащил, но кто вогнал лезвие почти до рукояти. Искаженное гневом лицо застыло во льду. В глазах отражалась равнодушная старая Смерть.

Когда Люциан подошёл к побеждённому, снег прекратился. Показалось распоротое надвое великолепное сиреневое небо с мириадами звезд, блестевших, как россыпь разбитых вдребезги бриллиантов. Оно умирало вместе с Героем.

Весь мир превратился в одну большую похоронную процессию. Слышался звон привязанных к гробу траурных бубенцов.

— Мо… — убито просипел генерал, упав на колени. Время остановилось. Вместе со стрелками разлетевшегося циферблата в уши врезалась притаившаяся вечность. Люциан бы взял и с удовольствием пронзил одной из них Сердце Мира, нагло продолжающее биться назло погибшим.

Молох был прекрасен. Вечность искусно зафиксировала его на операционном столе изголодавшейся смерти. Ей не терпелось превратить его в гниль, нажравшись ещё свежего мяса и напившись ещё обжигающей глотку едкой крови. Чума во время пира. Бубоны выскакивали прямиком на душе. Люциан хотел нахлебаться гноя и последовать за Молохом. Отбить себе билет к Харону ради романтического круиза по Лете. Последнего круиза.

Скорбь стала трещиной в цветущем саде взлелеянной пороками души. Из бездны доносились звуки панихиды, и хотелось падать, падать, падать всё глубже, лететь вниз головой, чтобы обрести покой. Раствориться в червивой могильной земле. Чтобы набат в голове затих, и его бы сменили ангелы с мелодичными голосами. Они гораздо лучше стонов боли и неудержимого горя.