Вольнодумцы

Сейчас Майя пишет ласково, будто ничего не произошло, и это не удивительно. Скоро следующая встреча их кружка чёртовых оппозиционеров. Неохота им искать другое безопасное место. Трудно это. Не быстро. Можно, конечно, предположить, что он ей взаправду дорог, но сейчас не то настроение.

Когда пискнул телефон и на экране высветился тот же текст, что и в прошлые разы, по поводу смерти его брата Вениамина, он саркастически улыбнулся.

Сейчас, в этой квартире, где он вчера уже начал приживаться и готов был сожалеть, что её рано или поздно предстоит покинуть, Артём не находил себе места в прямом и переносном смысле. Везде углы, стены, всё неудобно, чуждо. Внутри него поднялась ненависть к обоям в комнате, он принёс с кухни нож и начал втыкать их в идиотский рисунок, но кладка была крепкой, и лезвие только гнулось.

Хотелось плакать.

Он зло бросил нож на пол. Посмотрел на него с удивлением: как он дошёл до такого? Что с ним?

Вся эта старая мебель, потолок, жалкая лепнина, свет лампочек, сиротская кухня со столом без скатерти, окна с грязными стёклами объявили ему войну.

Место всегда побеждает человека. Человек зависит от места, а место от него нет, как бы он ни пытался его изменить, приспособить к себе.

«Пора вернуться в Москву?» Мысль не выглядела спасительной. Он подошёл к вешалке, оглядел свою куртку так, будто первый раз её видел, потом снял с крючка. Почему-то показалось, что куртка ему маловата.

Небо над Петербургом нависало так низко, словно пыталось рассмотреть в городе каждую деталь, каждого человека. Температура прыгала вокруг ноля, то вверх, то вниз, ветер таил свою грозную силу, иногда развлекаясь короткими порывами. В воздухе витал дух просыпающегося после зимы моря, дух мощных рек, прорывающих лёд, готовых вернуться в своё течение. Север дремал, сам уже устав от зимы, но свой норов, скрипучий и беспощадный, до конца одолеть не мог. До весны он ещё не раз его проявит.

Артёма тянуло к Неве. Улицы теснили его. Он быстро дошёл до Невского, потом по Фонтанке до Летнего сада, дальше вдоль Лебяжьей канавки – до набережной. Здесь почувствовал себя лучше, но не настолько, чтобы нащупать какой-то выход.

От Майи пришло уже столько сообщений, что, если он не ответит, можно будет забыть о ней навсегда.

Он взошёл на Троицкий мост. Ветру тут ничего не мешало. Город выглядел разъятым: слева Ростральные колонны, за ними купола, справа уродливые высотки Выборгской стороны, впереди два тоскливых минарета мечети.

Ровно посредине моста он вынул сотовый.

Она ответила сразу. Голос до предела нервный:

– Что?

Артём растерялся. Не ожидал, что после стольких попыток связаться с ним она изобразит, что совсем не рада его слышать.

Он остановился, мимо проносились машины, трамваи, автобусы, маршрутки. Шум мешал разговаривать, но всё же его слова слеплялись с Майиными, сначала слегка, потом крепче.

Майя вырвала у него обещание вернуться как можно скорее. Не сказала, что любит, но все её слова к этому подводили. Он осознанно сдался. Наверное, в глубине души он этого желал: спрятаться всё равно не удалось, пора решать проблемы, а не бежать от них. Он болезненно возвращался к мысли, что обязан защитить её. Хотя бы и от неё самой.

Ветер подул сильнее, но не холоднее, и он всем телом впитывал подталкивающие его куда-то порывы.

Не самый лучший выбор – остановиться и задуматься посредине Троицкого моста в феврале!

Он смотрел на Выборгскую сторону, на Охту, и взгляд его набирался такой силы, что начинал видеть, чего и не было. Ему представлялось, как под этим невозможным небом с серыми разводами, с романтической мрачностью, пройдя через промзоны, пакгаузы, унылые новостройки, где-то вдалеке заканчивается город, а за ним начинается северный необильный лес, прорезанный трассами, и далее земля всё мёрзнет и мёрзнет, и в конце концов мерзлота превращается в вечную, и в этих местах уже никто почти не живёт, только пустота хранит свои морозные тайны и каждую ночь вспоминает редкие полярные экспедиции. Он стоял рядом с фонарём, и в его уставшей, теряющей по кусочкам рассудок голове рождалось видение: это не уличный фонарь, а его старший брат Вениамин, что после смерти обернулся великаном и теперь в три раза выше других людей. Он разглядывал невскую воду, которая даже подо льдом топорщилась и манила его.

Кто-то тронул его за плечо. Тронул легко, дружелюбно, но он испугался, дёрнулся, больно ударился плечом о фонарь. Чертыхнулся. Рядом стояла Светлана. Губы её были накрашены так ярко, что казалось, будто кроме них на её лице ничего больше нет. Она протягивала ему несколько смятых купюр.

– Вот. Хотела на карту перевести, но ты не дал мне свой номер.

Артём смотрел на деньги, как на сжатую в пальцах змею или дохлую крысу.

– Что, чёрт возьми, это значит? Откуда ты здесь взялась? – Он не умел сердиться, и получилось карикатурно.

– Если ты отведёшь меня куда-нибудь выпить чаю, я тебе расскажу.

– Да пошла ты!