Вольное царство. Государь всея Руси

– Там, государь, явное беззаконие. Сам степенный посадник Василий Ананьин, сговорясь с восемнадцатью боярами, приятелями своими, разбоем ходил со своими холопами и наемными пьяницами на две улицы: Славкову и Никитину. Многих перебили, ограбили народ на тысячу рублей. Да староста Федоровой улицы Панфил с боярами Богданом Есиповым и Васильем Никифоровым напали разбойно на хоромы Полинарьиных, перебили людей их и все добро разграбили на пять сот рублей. Многие же богачи из бояр шлют своих ключников и приказчиков по ночам с разбоем в псковскую волость Гостятино.

– Ясно мне все, – перебил дьяка великий князь. – Вборзе соберу яз тайный совет. После скажу тобе, кого звать на совет. К сему совету днесь же почни готовить мне вместе с Бородатым и подьячими список всех ворогов наших новгородских; все жалобы на них и все вины их от доброхотов соберите. Ищите вины со тщанием, дабы суда им не минуть. Помни, Федор Василич, надобно нам, опричь суда, еще страхом великим устрашить не токмо за живот свой, но и за богатства свои; страхом разорения и нищеты одних покорить собе, а других, которые за нас идут, богатством манить, а такоже сим и черных людей блазнить. Чем более будет трещин в Новомгороде, тем легче рухнет он, яко старая изветшалая стена.

Фиораванти явился к великому князю с большой радостью и благодарностью за совет съездить во Владимир на Клязьме. Он был в восторге от владимирского зодчества.

– Государи, – говорил он, обращаясь через толмача к обоим великим князьм, – благодаря вашему доброму совету яз уразумел красоту и мастерство русское. Я заготовил уж там все чертежи для нового строительства церкви Успения Богородицы.

Иван Васильевич, со тщанием разобравшись в чертежах храма и много расспрашивая маэстро Альберти, одобрил их, сказав:

– Мыслю, не токмо сохранил ты русскую суть в храме сем и красоту его, но и много в нем улучшений изделал. Светлей храм-то у тобя будет. Удлинил ты собор на одну треть против володимирского – от сего стройнее он. Любы мне и барабаны, которые у всех пяти глав украшены небольшими столбиками меж окон, любы и карнизы узорчатые.

В покои великого князя вошел взволнованный дворецкий Данила Константинович, держа в руках какой-то ларец. Взглянув на него, Иван Васильевич сразу почувствовал что-то неладное. Протянув руку Фиораванти, он сказал милостиво:

– Вельми доволен тобой, маэстро Альберта. Утре буду у тя за Андроньевым, в Калитникове. Буду твои новые печи кирпичные глядеть и прочее, что там деешь…

Фиораванти, поняв, что прием окончен, поцеловал руку государю и вышел.

– Много учен и разумен сей мастер, – сказал великий князь. – Верю яз, сотворит он дивный храм.

– И польза от него, – добавил дьяк Курицын, – мастерам нашим будет великая.

Но Иван Васильевич перебил его:

– Беспокоит мя готовность наша. Не забудь, Федор Василич, дабы все у меня в руках было для суда и розыска грозного в Новомгороде. Потрудись со Степан Тимофеичем. – Великий князь судорожно вздохнул и добавил: –Сошло бы все с Ахматом, да упредить бы нам круля Казимира!

– У нас днесь пред обедом краткая дума со Степан Тимофеичем. Государь-батюшка, отпусти мя на думу сию.

– Иди, сынок, иди, – устало, вполголоса произнес Иван Васильевич.

Когда все вышли, Данила Константинович нерешительно подошел к великому князю, разглядывавшему чертежи храма. Иван Васильевич тревожно поднял голову.

– Прости, государь, челобитье к тобе от инокини Досифеи, – сказал дворецкий и добавил дрогнувшим голосом: – От Дарьюшки…

Иван Васильевич резко отодвинул чертеж и глухо спросил:

– Худо ей?

– Соборовалась…

Данила Константинович заговорил взволнованно:

– Молила она. Таково она жалобно молила. Не смею токмо…

– О чем молила-то?

– Тобя повидать хочет, государь. Пусть, грит, токмо войдет на миг, гляну токмо в последний раз.

Дрогнули губы Ивана Васильевича, взгляд остановился. Потом встал он и заходил вдоль покоя.

– Приготовь, Данилушка, колымагу, – торопливо заговорил он, – токмо не мою, а свою. И кологрива своего возьми, дабы никто не знал, что яз с тобой еду.

Всю недальнюю дорогу от хором до монастыря думы, как тучи, наплывали на Ивана Васильевича. Но приходили к нему не те думы, в которых сам он волен, а другие, которые идут без спроса, словно из далеких стран, когда-то во сне виденных. Видения пред ним идут из прошлых лет, когда не только много было горького и тяжкого, но были и светлые люди и светлые дни…

Вот и монастырь. Великий князь пошел по темным сеням следом за игуменьей и Данилой Константиновичем. Игуменья сама не вошла в келью Дарьюшки, а только впустила посетителей.

Дарьюшка лежала в том одеянии, в каком в гроб кладут, и на черной рясе особенно белым и прозрачным казалось лицо ее, будто умерла она. Только, когда государь подошел ближе к ней, опущенные ресницы ее дрогнули, глаза широко открылись и, узнав его, засияли и осветили все лицо ее. Столько счастья и радости было в этом взгляде Дарьюшки, что показалась она ему здоровой и прекрасной.