Вольное царство. Государь всея Руси

– Добре, – молвил государь, – спешить не будем, а теперь сказывай, какие вести о посольствах наших.

– Добрые вести, государь, – ответил Майко, – токмо, как ты и приказывал, вельми кратки. Курицын сказывает, король-то угорский принял его с великим почетом и тобя много чтит. Плещеев сказывает: господарь Стефан рад вельми, пиры за пирами идут. Снаряжает он любимую дочку Елену в дальний путь на Москву. Более сего ништо послы не пишут.

– Добре, – улыбнулся Иван Васильевич, – иди, не спеша готовь грамоту Менглы-Гирею, да и тоже не спеша помысли, кого и как с грамотой сей послать в Крым, дабы не слеп был и не глух, а видел бы, что за спиной у него, и слышал, что без него бают на совете у хана. Яз же Димитрию Володимирычу прикажу не жалеть подарков для-ради татарской жадности. Князя Именека пусть покупает первей всего. Умней он своего царя, и слушает его Менглы-Гирей. Послам же угостья и почета не жалей, но за стражей держи, яко ворогов. Ну, Бог с тобой, Андрей Федорыч, иди…

Когда дьяк Майко вышел, Иван Иванович воскликнул с тоской:

– Горько мне, отец! Казань мы и Большую Орду разорили, царей их покорили собе, яко данников. Улусниками нашими стали, как допрежь сего мы у них были. Токмо вот третье гнездо басурманское цело и крепко у Перекопа стоит, церкви русские православные огнем палит, христиан православных в полон берет, а мы им, татарам, земно кланяемся.

Иван Васильевич ласково обнял сына за плечи.

– О стене вражьей забыл ты, сынок! – сказал он. – Пробивать еще нам ее надобно. Бить ее надобно, пока не упадет она прахом… Для сего Крыму и турской державе кланяться будем. Токмо тем же временем и в обход стены сей рымско-немецкой пойдем, дабы Варяжское море захватить, дабы за стеной сей кораблям нашим торговать да и оттуда ворогов рублем бить и зорить. – Государь вдруг смолк и отошел к окну. – Да и все еще, сынок, – снова заговорил он, – Русь-то изнутри крепить надобно, силу ее ратную копить, злоумышления всякие пресекать.

– Батюшка, заботами твоими у нас уж постоянное войско есть! – воскликнул Иван Иванович. – Все рубежи ты укрепил, испоместил все новгородские земли детьми боярскими, дворянами и даже холопами опальных бояр. Что ж до порядка, то князья Патрикеевы не покладая рук уставные и судные грамоты единые для всей Руси творят…

Иван Васильевич улыбнулся.

– Молод ты еще, Иване, – сказал он с добродушной усмешкой. – Сие все, яко посольства наши на Запад, – токмо первые шаги. Нам же надобно ранее того Тверь захватить. Помнишь, яз тобе сказывал: Тверь – на Москву дверь для всех ворогов иноземных. И Рязань до конца урядить, и всякие мелкие княжества: чувашское, черемисское, вятское, пермяцкое и прочие. Все и всех надобно на службу Руси поставить, дабы вместе общих ворогов бить, вместе торговать и богатеть.

Иван Иванович долго молчал, обдумывая слова отца, но вдруг радостно улыбнулся.

– Все же как богаты наши земли, батюшка! – воскликнул он, обращаясь к Ивану Васильевичу. – Особливо те, что у нас после присоединения к Москве новгородских пятин, хотя бы вот у финских берегов, – одного железа там уйма, доброго железа для сабель и разных пушек и рушниц, нужных ныне нашему постоянному войску.

– Все сии богатства, – с грустью заметил Иван Васильевич, – надобно умело и выгодно добыть, а умельцев-то у нас мало…

Государь замолчал и задумался. Умственным взором окидывал он земли, прилегавшие к берегам заливов Варяжского моря, вспомнил Копорскую губу и Лужскую на побережье Финского залива, куда впадали многочисленные речки, текущие с торфяных болот.

Он давно знал северные земли Руси. Еще в первом своем походе, когда был на Кокшенге-реке, увидел он север. Потом многое узнал он и о добывании болотной руды в вотчинах московских государей по рассказам бояр, управителей-тиунов, и о выплавке железа своими оброчными крестьянами в малых домницах, и о ганзейских и шведских скупщиках криц. Знал он многое и о житье-бытье русских крестьян на севере, но чем больше думал он о добывании железа, тем яснее представлялись ему вся неискусность его добывания и незначительность пользы для государства от этих промыслов. Все же нравился ему север, нравился и облик, и обычаи крепких и сметливых северян. Вспомнил, что как-то летом, когда задумал он построить крепость против шведской Нарвы, заплыл он на парусном карбусе в устье Луги в Ямском погосте.