Волнолом

Это была не Анна, а её мать, но Генрих приободрился — голос на том конце провода звучал приветливо и спокойно, а значит, ничего страшного пока не случилось.

— Доброе утро, фрау Майреген. Могу я поговорить с вашей дочерью?

— Она только что ушла. А вы, простите…

— Ах да, я не представился. Тысяча извинений. Генрих фон Рау, мы виделись с вами в пятницу.

— В пятницу? — переспросила она с толикой удивления. — Боюсь, герр фон Рау, вы что-то путаете. В пятницу я весь день была дома.

— Ну да, совершенно верно. Вечером мы приехали с Анной, и вы пригласили меня на ужин. Форель была, кстати, великолепна.

Повисла пауза. Потом собеседница облегчённо воскликнула:

— Ах, я поняла! Это розыгрыш? Вы, наверно, друг Анны, один из этих обаятельных шалопаев, о которых она так много рассказывает! Знаете, я так рада, что в университете она нашла круг общения, о котором всегда мечтала. Дочь, кстати, много раз обещала познакомить меня с вашей компанией, но всё время откладывает. По-моему, она немного стесняется. И, уверяю вас, совершенно напрасно! Я ведь не какая-нибудь замшелая ретроградка…

— Прошу прощения, фрау Майреген, — произнёс он деревянным голосом. — Я, похоже, ошибся номером.

Аккуратно повесил трубку и опустился в кресло.

Да, надо отдать должное Сельме. Он её недооценил. Что бы ни означал её вчерашний обряд, последствия оказались явно масштабнее, чем представлялось Генриху.

Мёртвые оживают, а живые теряют память.

Это если отвлечься от других неувязок и нестыковок. В статье, например, указано, что домочадцы хрониста уехали куда-то с визитом, хотя Генрих отлично видел — они были дома и выбежали в последний момент. Буквально за пару минут до того, как Сельма задействовала свой «переносчик».

А взрыв, значит, был отдачей, как она и предупреждала. Да уж, вещичка в самом деле из тех, что в быту не используешь…

Так почему же власти, прекрасно знающие, кто за этим стоит, рассуждают о каких-то «бомбистах»? Или это такая хитрая конспирация, а на самом деле «фаворитку» продолжают ловить? Хотелось бы, конечно, надеяться, но больше похоже на то, что память отшибло и всей конторе.

Да, Генрих вчера решил, что отныне будет действовать сам, не надеясь на «тройку». Но вышло как-то слишком буквально…

Прочитанное в газете — наверняка лишь вершина айсберга. Ведь не ради замужества «фаворитка» все это нагородила? Даже её безумие имеет границы — хотелось бы, во всяком случае, на это надеяться.

Теперь её намёки с обмолвками представляются в ином свете. Она обещала волну, которая изменит историю, а Генрих снисходительно ухмылялся. Ладно, такой ошибки он больше не повторит. Надо будет вспомнить каждое слово, произнесённое ею за эти дни, каждую деталь в её поведении. А ещё — досконально разобрать свои сны о Дюррфельде. Именно в них (уже можно не сомневаться) кроется ответ на вопрос, что же такое Сельма узнала в прошлом, чтобы изменить настоящее.

В общем, придётся все расследовать заново, в одиночку.

Он выследит гадину — и в эту встречу уже не будет мальчиком для битья. Потому что дар вернулся к нему.

И не просто вернулся. Запечатанный клеймом, словно джинн в бутылке, дар за эти годы перебродил, вызрел во что-то новое, а теперь, найдя выход, жаждал соприкоснуться с чернильным светом.

А, собственно, чего ждать? Надо проверить свои возможности.

Генрих огляделся в поисках подходящей мишени. Вскинув руку, мазнул по воздуху пальцами сверху вниз, как это делала Сельма, и на двери проступила изморозь — жирная вертикальная полоса, мерцающая тёмными искрами. Овеществлённая руна «лёд».

То-то же.

Ух, повторить бы это на «фаворитке»! Чтобы застыла, как снеговик, и даже моргнуть не смела. После чего взять её за шкирку и оттащить в контору. Или нет, лучше сразу — лбом о ближайший дуб…

Вот только не надо излишней самоуверенности. Потенциалом он, может, и не уступит Сельме, но на её стороне многолетний опыт. Пока Генрих кис в кабинете, она применяла свои умения на практике. Кроме того, у неё имеются тузы в рукаве, домашние заготовки вроде «переносчика» или деревянного монстра.

И как же с ней справиться? Хороший вопрос.

Да, его дар, усиленный в результате эксперимента и дозревший, так сказать, в заточении, способен сейчас на многое. Простые команды однократного действия свет поймёт и без обработанного носителя — без всяких там насечек и гравировки. Как, например, сейчас получилось с дверью.

А если нужен длительный, закреплённый эффект? Защита, которая действует днём и ночью? Тут носитель будет полезен. И лучше всего в этом качестве подойдёт собственное тело.

Попробуем принять меры.

Он прошёл в ванную, взял брошенный вчера скальпель. Расстегнул на груди рубаху и начертил над сердцем руну со значением «солнце» — зигзаг, похожий на угловатую, зеркально отображённую тройку. Царапая кожу, чуть развернул лезвие, чтобы получилось грубее: теперь сохранится шрам, пусть и едва заметный.

В конторе такие методы не приветствуются — светопись на теле снижает у нормальных людей остроту мышления. Но Генрих к нормальным, строго говоря, уже не относится…

Порез замерцал.