Вольные кони

Подгоняемый дождем, я поднялся на пригорок, и предо мной разогнутой подковкой легла незнакомая деревенька. Десятка полтора домов при дороге, с покосившимися заборами и поваленными плетнями. Куда ж меня занесло на ночь глядя? Обернувшись на таинственный распадок, откуда только что выбрел, увидел, как быстро выползает из него сизый зябкий туман, и поспешил к крайней избе. Не дошел до нее, отвернул от слепого взгляда выбитых окон и двинулся к соседней, но и она встретила меня разором и запустением. Делать нечего, с ходу преодолел захламленный двор, толкнул едва притворенную дверь и, ума хватило, прежде чем переступить порог, глянуть под ноги. Чуть не сверзился – полы были варварски выворочены, а посреди зияла черная яма подпола, наполовину заваленная битым кирпичем, останками печи.

Леший занес меня в это жуткое место. Отыскав в брошенной избе уголок, куда не дотягивал пронизывающий сквозняк, присел на горбовик, пытаясь побороть озноб. С тоской и унынием смотрел на тонкую обломанную почти до вершинки рябину – ничья она и есть ничья. Раздумывал, что делать дальше. Дождь как назло не стихал, и все сумрачнее становилось на улице. Все угрюмее смотрело на меня расхлыстанное подворье в окне напротив, где в тени покосившегося амбара врастала в землю поломанными ребрами бесколесная телега.

Время шло. Глухо, пустынно было вокруг. Лишь один дождь шумел уныло. Я уж совсем уверовал в то, что вся эта деревенька вымерла. И прикидывал, в какую сторону вернее податься. Как тут будто дымком потянуло. Я сунулся в пустое окно, покрутил головой – и верно, уловил горьковатый печной запах. «Эге, – сказал я вслух, – дыма без огня не бывает!» Подхватил горбовик и двинулся по улице.

До боли в сердце грустное зрелище – брошенная умирать мокрая русская деревушка. Не мор прошел, не орда, не война, а кругом разруха. Я волочил ноги от избы к избе, двери каждой были настежь, а не войдешь. Веяло от них хладом и тленом: оседали крыши, подгнивали венцы, вело стены, и скоро уж рухнут они, друг за дружкой, как ставились. А это Русь рушилась, перебираясь в каменные палаты, отдавая им последнее душевное тепло.

…Натужно взревел двигатель, автобус полез на затяжной подъем. И в мое плечо уткнулся сидящий рядом солдат в помятой шинели, смурной и молчаливый, как погода. Он зарылся лицом в грубое сукно поднятого воротника, спрятался так, что не разобрать: спит ли парень, добирая бессонные часы службы, или характер у него такой неуютный. В его возрасте жизнь следует пожирать глазами, после будет некогда. Впрочем, попутчик попался не из последних. Куда как хуже, если к такому настроению придется бодрячок, переполненный художественной самодеятельностью. Тем временем утро, поднатужившись, набрало свету, и я проведя ладонью по запотевшему стеклу, надолго приникаю к окну.