Вологодские заговорщики

Говоря это, Чекмай очень внимательно следил за лицом Анисимова. Коли тот в злобе убил Ефимью — должен себя выдать. Но купец сперва не понял, потом до него дошло — и он впал в ярость, полез на Чекмая с кулаками.

— Не дам, лучше сам удавлю!

— Слава те господи, жива… Ну так в остатний раз предлагаю — ваша вологодская кубышка за послание к английскому королю. А баба твоя пусть сама решает, как ей быть. Захочет — с тобой останется. Не захочет — дам людей, чтобы проводили ее к родне. Как знаешь, так с ней и разбирайся. Что молчишь? Деньги, что тебе московское, вологодское и английское купечество принесло, где-то тут до поры спрятаны. Доставай.

По лицу Артемия Кузьмича было видно: борются в его душе бесы. И деньги отдавать неохота, и послание, что попало в руки Чекмаю, заполучить охота, и жену-красавицу сберечь для себя охота…

— Забирай дуру, — вдруг сказал он. — А денег не дам — вот те шиш!

— Стало быть, послание иудино у меня остается?

— Послание за мою дуру отдашь… — Анисимов замолчал, прислушиваясь.

— А вот как раз ее и ведут! — воскликнул Чекмай.

Но Ефимью не вели — ее здоровенный детина Ерофей нес на руках. Следом шла Ульянушка, за Ульянушкой — Глеб, который вел немолодую, очень богато одетую женщину, заломив ей руку за спину. Ее подталкивал новгородец Вася, а уж за Васей шли сенная девка и Митька.

— Что это? — спросил Чекмай.

— Он ее голодом морил, в подклете держал на хлебе и воде, — ответила Ульянушка. — Вот эта сука за ней ходила, лишнего глотка не давала. Дай бог здоровья Глаше — она шепнула, где искать.

— Да как же иначе, коли она от меня сбежать хотела?! — возмутился Артемий Кузьмич. — От меня, от своего венчанного мужа?

— Посади ее на кровать, — приказала Ерофею Ульянушка. — Глашенька, беги на поварню, возьми с собой Васю. Молока принесите! Похлебки какой ни на есть. После поста и сухоядения сразу отъедаться нельзя — в Светлую седмицу мало ли народа от обжорства брюхом мается, а иные и помирают.

Ефимья была чуть жива и плохо соображала, где находится и что за люди вытащили ее из подклета. Прежняя победоносная краса поблекла, лицо осунулось, косы были кое-как запиханы в волосник. Была на ней одна рубаха — и не кисейная, как она привыкла, а из грубого серого холста.

— Глашу мы с собой заберем, — сказал Глеб. — Тут ей жизни не будет.

— Заберем, — согласился Чекмай, подошел к кровати, чуть наклонился к Ефимье. — А ты, голубушка, не бойся. Все дурное кончилось. Наживешь еще и румянец, и дородство…

Ефимья подняла на него глаза — и вдруг протянула руки, обняла за шею.

— Все ради тебя… — прошептала она. — К тебе убежать хотела… А ты, вишь, сам за мной пришел…

— Ты!.. Ты, сволочь! Ты ее огулял! Ты!..

Анисимов с кулаками пошел на Чекмая, но был отброшен огромной лапищей Ерофея.

— Ни сном ни духом, — отвечал Чекмай. — Я твою бабу впервые вижу.

— Нет-нет… не впервые… — возразила Ефимья.

Ульянушка села рядом с ней.

— Помолчи, побереги силы. Сейчас покормим. Тебе полегчает. А ты, Чекмаюшка, вели посадить этого брюхатого ирода в подклет! На хлеб и воду! Ему полезно будет!

— Жена права, — подтвердил Глеб.

— Слышишь? — спросил Чекмай Анисимова, осторожно высвобождаясь из объятия. — А ведь они дело говорят.

— Ты, сукин сын, ты… — твердил Артемий Кузьмич. — Ты!..

— Он, — подтвердила Акулина. — Ты мне верить не желал! А он — вот он!

— Совсем умом тронулся, — даже с сожалением произнес Чекмай. — Артемий Кузьмич, угомонись. И доставай свою кубышку. Без денег мы отсюда не уйдем.

— Деньги тебе? Шиш тебе!

— Под кроватью, под половицей, — сказала вдруг Ефимья. — Там все…

— Дура! — закричала Акулина. — Дурища!..

Кабы не тот крик, заставивший всех повернуться к Акулине, может, дело бы кончилось добром. Анисимов покочевряжился — да и отдал бы деньги, получив взамен послание. Но он, вдруг поверив, будто Чекмай обольстил жену, уже плохо соображал. Жена стала главным врагом, прочие мысли в голове сбились в невнятный ком и примолкли, громко звучала лишь эта.

И ее нельзя было отдавать никому.

Внезапно извернувшись, Артемий Кузьмич схватил драгоценный кувшин и с размаху ударил Ефимью по голове. Угодил прямо в висок. Она даже не смогла поднять руки, чтобы ладонями отвести удар, а тихо ахнула и повалилась сперва на постель, а потом — сползла на пол.

Анисимова схватили, но было уже поздно.

Ульянушка опустилась на колени, взяла Ефимью за плечи, нагнулась, прислушиваясь, нет ли дыхания, слушала долго — и вдруг громко разрыдалась.

С другой стороны подошла Акулина.

— Дитятко мое хоженое… — тихо сказала она, глядя в мертвое лицо. — Я ли тебе добра не желала…

Ульянушка отшатнулась от нее.

— За такое добро тебя пристрелить мало, — еле выговорила она сквозь слезы.

— Ерофей, Митя, держите ирода, — велел Чекмай. — Глеб, глянь-ка, что там, под кроватью. Потыкай ножом во все щели. Глядишь, половица подымется.

— Есть! — вскоре отозвался из-под кровати Глеб.

Артемий Кузьмич рванулся было спасать деньги — его удержали.

Чекмай кликнул молодцов, и вскоре Глеб стал передавать из-под кровати кошели и кисы, набитые монетами. Они потекли — из рук в руки, через переходы к крыльцу.