Вологодские заговорщики

— Ну и что? — сердито спросил Глеб.

— А то — взмолиться, чтобы Настасьюшку Христа ради спрятала. Придумать причину…

— И думать незачем. Сбежала с анисимовского двора, потому что купец ко греху склонял. И он для того ее ищет по всей Вологде, чтобы за косы в свою опочивальню приволочь! — сразу догадалась Ульянушка.

Глеб покосился на жену — и ловка же врать…

Митька же глядел на Настасью.

Сейчас, когда косы высохли и были убраны под волосник, а поверх накинут плат, она была не столь соблазнительна, как на речном берегу, когда волосы были видны, а одежда облепила тело.

По правилам девка и замужняя должны носить одежду просторную, чтобы скрыть все волнующие изгибы стана. Подпоясывать можно только нижнюю рубаху, и то — не ради соблазна, а потому, что поясок служит оберегом. Иная дородная купчиха, выходя в топорщащемся сарафане или распашнице, поверх которых еще душегрея, сильно смахивала на копну сена и тем гордилась. А уж в шубе, да еще богатой шубе, она была поперек себя шире.

Именно такими привык Митька видеть женщин — одно лицо и руки можно разглядеть, да и лицо размалевано. Сейчас же Настасья была перед ним с чистым лицом, в холщовом сарафане с Ульянина плеча, который был ей не то что узковат, а недостаточно широк. Словом, она выглядела, как жена в супружеской опочивальне, и это его малость беспокоило.

Настасья же была благодарна Митьке за спасение из ледяной воды — и не более того. А даже ежели бы захотела показать ему, что он ей приятен, — так не знала способов, не изучила науки быстрых и смелых взглядов, полуулыбок, заманчивых движение плечиками, словно бы в пляске.

— А ты знаешь, как к той попадье подойти? — спросил Глеб.

— Я учу попа в шахматы играть…

— Попа — в шахматы?!

— А что тут такого? Он же не сущеглупый какой-нибудь, ходы понял, уже наловчился фигуры на линии выводить…

Глеб только головой покачал — никогда не знаешь, чего от этого Митьки ждать…

— Стало быть, сговорись с попом. А до того где Настасьюшке быть? — спросила Ульянушка. — Здесь нельзя, здесь твой Ивашка.

— С попом я сегодня же потолкую. Может, и попадью в храме увижу, хотя… — Митька замялся. Попадья Матрена смирилась с тем, что муж увлекся умственной игрой, но Митьку невзлюбила, а лишь терпела, и он это понимал.

Глеб и Ульянушка переглянулись — они все поняли.

— А что, жена? Может, ты справишься? — спросил Глеб.

— С Божьей помощью попытаюсь.

Близилось время вечерней службы. Настасью оставили в Ивашкиной избенке, наказав сидеть тихо, и пошли втроем в Покровский храм. Митька затащил на службу и Ивашку, посулив ему за это целую деньгу. Нельзя было допустить, чтобы нищий увидел в своем жилище Настасью.

После службы Митька подвел Ульянушку к отцу Филиппу. Она подошла под благословение и очень толково рассказала про комнатную женщину, которую богатый и лишенный совести купец пытался склонить к блуду.

— А сказывали, матушка Матрена — богобоязненная, молитвенница, блудных дел на дух не переносит. Коли бы она взяла к себе ту Настасью, пока за ней родня не приедет, так ведь ни за какие деньги бы не выдала? — осторожно спросила Ульянушка.

— Что ж вы ту бабу в Успенскую обитель не отвели?

— Спряталась она там! Так нехристь Анисимов туда за ней подручных прислал, еле ноги унесла.

— Ишь ты…

— Беда, батюшка. Ей бы продержаться, пока родня к себе не заберет. Сам знаешь, теперь не то что бабе в одиночку, а дюжине оружных мужиков странствовать опасно.

— Да уж ведаю…

Митька во время этого разговора стоял рядом и кивал.

Отец Филипп повздыхал, да и согласился просить о помощи свою супругу.

— Переночевать-то пустим, в подклете лавка есть, — сказал он. — А далее — как Бог даст.

— Митенька, беги за Настасьей! — приказала Ульянушка.

И тут Настасьин ангел-хранитель не оплошал — Митька опередил бредущего к избенке Ивашку и вовремя успел вывести оттуда Настасью.

Ульянушка побаивалась Матрены — ну как та не захочет помочь бабе, чье целомудрие вызовет у нее сомнение? Было бы время — отправили бы Настасью на исповедь к отцу Филиппу, и было бы подтверждение тому, что она, овдовев, блюла себя. Но вот времени как раз и не было…

Попадья Матрена оказалась из тех высоких, тощих и жилистых женщин, кому самое место — возглавлять бурлацкую ватагу. У нее и лицо было — сухое, суровое, почти мужское. Ульянушка сперва заробела, потом сообразила — нужно в ноги кинуться.

— Ну, что же — доброе дело сотворю, авось мне зачтется, — хмуро сказала попадья. Видно было, что она, согласившись пустить в дом незнакомую женщину, делает над собой усилие. Но Ульянушка не хуже, чем попадья Матрена, знала, что царствие Божье дается как раз путем таких усилий.

Настасья ждала решения своей судьбы на паперти, встав возле старой липы, укрывшись в ее тени, так что Митька не сразу отыскал свою утопленницу. Но подвела ее к попадье Ульянушка — так оно выглядело благопристойнее.

Как говорил отец Филипп, так и вышло — Настасью пустили в подклет.