Вологодские заговорщики

Но матушка Матрена была отменной хозяйкой. К тому же она считала безделье развратом. Вот и вышло, что на следующее утро Настасью обременили всякими домашними хлопотами. А вскоре узнав, что она обучена шить и вышивать, попадья принесла ей гору портов и рубах, убедилась в ее мастерстве, похвалила, как ровненько она ведет шов и делает рубец, и в конце концов дала ей чинить праздничное облачение отца Филиппа. А поскольку работа была тонкая, Настасью отправили в горницу, где под окошком было довольно света.

Оставшись одна, Настасья затосковала. Она сильно беспокоилась о дочках, которые впервые остались без матери, и боялась, что черницы, не умеющие обращаться с малыми детьми, станут их обижать.

Ближе к полудню Настасья решила дать себе отдых. Встав, она потянулась, размяла косточки. А потом, забравшись на лавку, выглянула в окошко.

Оттуда была видна улица, что вела мимо церкви к канатному двору и дальше, к Новинкам.

Когда сидишь взаперти, то посмотреть, как по улице ходят люди и ездят телеги, — уже забава. Настасья простояла на скамье довольно долго и уже совсем было собралась соскочить, когда увидела верховых. Это были хорошо одетые мужчины на хороших сытых конях, и ехали они к канатному двору. Особенно один ловко сидел в седле. Он поворачивался то к товарищу справа, то к товарищу слева. И чем дольше Настасья смотрела, тем яснее понимала, что это — Никита Юрьевич Вострый.

Проводив его взглядом до ворот Канатного двора, Настасья спрыгнула на пол, села на скамью и задумалась. Увидеть Никиту Юрьевича — это уже было счастьем. А он ведь не жить на канатном дворе собрался, он и обратно поедет, не проворонить бы…

Все смешалось в голове и в душе у Настасьи.

До той поры она жила тихо, даже слишком тихо и покорно. Повез свекор в Вологду — подчинилась. Пристроили в анисимовский дом — подчинилась, и там до поры жила беззаботно. Сказали, что сынок в Архангельском остроге на службу пошел, — поверила. Сказали, что свекор погиб, — заупокойную службу отстояла, но скорбеть даже не пыталась. И вдруг — плетка, изгнание, сарай в обители, бегство, ледяная река, спасение, поповский дом — и все сразу! Было от чего помутиться рассудку.

И Никита Юрьевич…

Вот уж чего не ожидала от себя Настасья! Видно, то нетерпение, та скрытая страсть, что жили в душе Ефимьи, как-то ей передались. И прибавилась злость на Акулину. До того Настасья ни разу и ни на кого так не злилась. Бывала сильно недовольна свекром, когда он непутем цеплялся к Гаврюшке, но возвысить при нем голос боялась; без него, в женском обществе, еще могла возмущаться…

Показываться Никите Юрьевичу Настасья пока не могла — а ну как донесет Анисимову? Или же не донесет — когда он в гостях у Анисимова говорил о всяких непонятных делах, то к Настасье не приглядывался или приглядывался?..

Этот вопрос стал для нее сейчас наиважнейшим.

Был и другой: коли удастся встретиться, как с Никитой Юрьевичем заговорить? Что сказать такого, чтобы он захотел продолжать беседу?

Пока Настасья сама себе задавала вопросы, примерно тем же занимался и Митька. Он пытался понять, как вышло, что побежал к реке? Вдруг, ни с того ни с сего?

Отчего бросился спасать тонущую бабу — вопросом не было. Это у него само вдруг вышло. А вот понять, что случилось тогда на Ленивой площадке, он очень хотел.

И ладно бы Настасья была девицей-красавицей на выданье, которую мамки и няньки наряжают и приукрашивают, чтобы весь город видел ее красу! Что вдруг привлекло в ярко накрашенном лице женщины — матери почти взрослого сына?

Если бы у Митьки хватило ума пойти посовещаться с опытной свахой, то услышал бы примерно такое:

— Ты, голубчик сизокрылый, и сам уж не молод, поди, тридцать пятый годок, коли не тридцать седьмой. И личиком ты не так пригож, чтобы девки, на тебя глядя, ума лишались. И сам ты про то ведаешь. Полюбить с первого взгляда шестнадцатилетнюю красу — не мог бы, твой ангел-хранитель тут же подсказал бы тебе, что не про тебя ее растили и холили. А вот когда попалась баба немолодая, да и нестарая, ангел-хранитель подсказал: вот эта тебе под стать, тут дельце может сладиться, ты для нее — как раз и есть пригожий молодец…

Возможно, Митька ответил бы:

— А как же Глеб и его Ульянушка? Глеб — мой ровесник, а Ульяна его пуще жизни полюбила.

И сваха бы сказала:

— Так то — она его полюбила. А у тебя пока что та беда, что лишь ты полюбил. Да и полюбил ли — бог весть…

— Отродясь со мной такого не бывало, — сказал бы на это Митька.

— Жениться тебе, молодец, надо, — усмехнулась бы рассудительная сваха. — И не лезли бы в голову всякие невразумительные затеи.

Митька и сам понимал, что пора. Но перед ним был пример Чекмая — того, как смолоду не загнали под венец, так он и по сей день наслаждался свободой, а о семье не помышлял. С другой стороны, был пример Глеба — тот женился в тридцать лет, без всяких свах, по внезапной и пылкой любви. Но советоваться с Глебом Митька не решился, а надумал потолковать с Ульянушкой.