Волошинов, Бахтин и лингвистика

Вряд ли изменение концепции произошло из-за расхождений между Бахтиным и Волошиновым или из-за того, что Михаилу Михайловичу захотелось «лишь условно» согласиться с «абстрактным объективизмом», чтобы «привить» советской лингвистике интерес к философии языка, как это многократно утверждает Л. А. Гоготи-швили. Все можно обьяснить проще. Структуралистские концепции (и, шире, «абстрактно-объективистские») могли нравиться или не нравиться. Но как только лингвист обращается к анализу конкретного материала, он не может проигнорировать, например, грамматику изучаемого языка. Даже если он ею специально не занимается, он должен использовать уже кем-то проделанный грамматический анализ. И этот анализ обычно проведен либо в рамках структурализма, либо в рамках исторически предшествовавшего ему стихийного «абстрактного объективизма». Например, представители японской школы «языкового существования», выросшей из антиструктуралист ской концепции М. Токиэда, считали главным объектом своего изучения социальное функционирование тех или иных единиц языка. Однако чтобы изучить, как представители тех или иных социальных групп используют ту или иную грамматическую форму, эту форму надо было предварительно выделить. И здесь приходилось опираться на привычные в Японии грамматические концепции, в основном на концепции японских структуралистов. См. также точку зрения Н. Хом-ского, отвергшего структурные теории, но признавшего полезность структурных методов. А вот Б. Гаспаров, пытаясь сохранить концепцию МФЯ во всей полноте, неизбежно приходит к трудностям при обращении к конкретному материалу (см. следующую главу).

Изучая высказывания, крайне трудно отвлечься от их компонентов: предложений и слов. А эти компоненты уже описаны с той или иной степенью четкости. Это, вероятно, не так было заметно при рассмотрении более крупных частей высказывания, как это происходило при изучении чужой речи. Но чем больше привлекался конкретный материал, тем более необходимым оказывалось учитывать и язык как «систему нормативно тождественных форм». Максималистская позиция МФЯ оказывалась слишком утопичной. Реальнее было не строить науку о языке и речи заново, а дополнять ее там, где имеются пробелы. Так делали и К. Бюлер, и А. Гардинер, и В. И. Аба-ев. Позже Бахтин найдет для еще не существующей дисциплины (рамки которой еще будут им уточняться) термин «металингвисти-ка», оставив в рамках лингвистики то, что там уже было.

Итак, Бахтин принял соссюровское понимание языка. Но как он понимал другой член пары Соссюра—речь? Это менее ясно. С одной стороны, в одном месте РЖ прямо повторяется установленное в МФЯ соответствие: parole—высказывание (183). С другой стороны, высказывание определяется как «единица речевого общения» (167); это соответствие даже вынесено в заглавие раздела РЖ. То есть высказывание – конкретная единица чего-то более общего – речевого общения, так же как слово и предложение – единицы языка. Тем самым речь у Соссюра, часть речевой деятельности, оказывается аналогом речевого общения у Бахтина.

Л. А. Гоготишвили указывает, что на месте традиционной диады «язык—речь» или триады Л. В. Щербы «речевая деятельность—языковой материал – языковая система» у Бахтина выступает квартет: язык, речь как совокупность текстов, речевое общение и его единица – высказывание (547). Впрочем, термин «речь», приравненный в МФЯ к langage у Соссюра, в РЖ при изложении собственных взглядов почти не употребляется (встречается лишь в нестрогом по смыслу словосочетании «живая речь»); сказано только, что в лингвистической литературе, в частности в «Академической грамматике русского языка», это слово употребляется нестрого, не терминологически (171).

Важнее для Бахтина «речевое общение». Этот термин, по мнению Л. А. Гоготишвили, заимствован из работы Л. П. Якубинского о диалоге 1923 г. (этот ученый упомянут в подготовительных материалах, но не в РЖ). Скорее именно речевое общение находится на месте parole у Ф. де Соссюра, но в отличие от последнего Бахтин (как и А. Гардинер) подчеркивает не индивидуальный, а социальный его характер. Именно в связи со «схемой речевого общения» происходит первый из двух случаев прямой полемики с Соссюром (169). И здесь критика близка к МФЯ: «дается схема активных процессов речи у говорящего и соответствующих пассивных процессов восприятия и понимания речи у слушающего» (169). Впрочем, за неправильное понимание речевого общения здесь же критикуются Гумбольдт и школа Фосслера. И шире, это – недостаток «идеалистической» и «буржуазной» лингвистики в целом.