Отметим и работы социолингвистов, посвященные вопросам грамотности. Показателен обзор,[861]
в котором рассмотрены вышедшие в 1996–1997 гг. пять книг по вопросам грамотности и владения стандартными языками в современном мире. Книги далеко не едины по подходам, материалу и выводам, однако любопытно, что в четырех из них[862] так или иначе используются идеи МФЯ (при этом в трех из них она считается книгой Бахтина, но в[863] – книгой Волошинова). В частности, там используются идеи о связи языка с идеологией, о языке как социальной борьбе (впрочем, указывается, что этот образ не всегда подходит к реальным ситуациям), о том, что законы порождения языка не сводятся к индивидуально-психологическим, о центростремительных и центробежных силах и т. д. Используются и идеи Бахтина о многоголосии. В большинстве авторы данных книг также отличаются левизной взглядов, ссылаются помимо Бахтина и на Грамши и рассматривают грамотность и стандартизацию языков как орудие власти. См. также статью испанского исследователя,[864] специально посвященную применению идей Бахтина (учитываются МФЯ и РЖ) и Л. С. Выготского в методике преподавания родного языка в школе для взрослых. Автор стремится разработать программу, основанную на диалоге учителя с учеником. Рассматриваются также проблемы внутренней речи и речевых жанров в связи с обучением языку.Впрочем, идеи МФЯ и поздних работ Бахтина могут использоваться не только для критики капиталистического общества. Например, в посвященной советской Бурятии статье[865]
говорится об угнетении бурят властью, в том числе через советские дискурсы, внедрение русского языка и стандартизацию бурятского языка. В результате, по мнению автора статьи, почти уничтожена национальная культура и буряты вынуждены смотреть на мир сквозь призму официальной советской идеологии. Единственным спасением, как она считает, может стать полный отказ от всех советских дискурсов. В том числе надо отказаться и от сформированных в советское время норм бурятского языка, вернуться к диалектам и традиционной картине мира, в которой нет места классам, линейному представлению о времени с образом «светлого будущего» и другим «неприятным добавлениям». В связи с процессами перестройки она выражает надежду на осуществимость этого. При этом К. Хамфри также активно опирается на идеи Волошинова, который назван ранним «материалистическим семиотиком»;[866] используются идеи о знаке как фокусе для различных оценок.Все указанные авторы независимо от собственных идейных позиций признают МФЯ и примыкающие к ней работы относящимися к марксизму. Например, в предисловии к сборнику, где опубликована статья К. Хамфри, говорится о значительном воздействии марксизма на всех ученых, которые концептуализируют политику, язык и отношения между ними; в качестве примеров приводятся «Немецкая идеология» самих Маркса и Энгельса и МФЯ.[867]
Там же упоминается «знаменитое» место из МФЯ с анализом однословного высказывания из Достоевского как образец дискурсного анализа (впрочем, выше говорилось, что это место восходит к Л. П. Якубинскому). Трактовка МФЯ (и других работ круга Бахтина, включая «Формальный метод») как попытки построить семиотическую культуру на марксистских принципах принимается и в статье «Марксист ские теории языка» в международной лингвистической энциклопедии.[868] Ср. оценку «Формального метода» как марксистской, хотя и далекой от советской ортодоксии книги.[869]Итак, современная западная социолингвистика (точнее, некоторые ее направления, связанные с изучением отражения в языке социальных процессов), по-прежнему работающая в той или иной степени в пределах марксистской парадигмы, охотно принимает и использует различные теоретические идеи, содержащиеся в МФЯ и других работах круга Бахтина.
VII.4. Школа языкового существования в Японии
Рассмотрим еще одно направление мировой социолингвистики, мало известное у нас и на Западе, но, как мне представляется, интересное в связи с разработкой некоторых проблем, близких к тем, которые были поставлены в МФЯ. Речь идет о так называемой школе языкового существования (по-японски gengo-seikatsu) – одном из ведущих направлений (количественно, безусловно, преобладающем) японской науки о языке с 40-х гг. ХХ в. и до наших дней.
Школа языкового существования сложилась в первые послевоенные годы (примерно на десять лет раньше, чем вышли и стали знамениты «Синтаксические структуры» Хомского). Она по своим теоретическим посылкам не основывалась на каких-либо западных концепциях и имела собственно японские корни. Всегда отмечается роль теории языка как процесса Токиэда Мотоки, рассмотренной нами в пятой главе, в становлении данной школы. Как мы помним, этот ученый в книге 1941 г. призывал изучать не языковую систему, а деятельность говорящего (пишущего) и слушающего (читающего).