Волосы. Иллюстрированная история

Поскольку борода обладала таким потрясающим совершенством — она приобрела статус, который можно даже назвать героическим, — легко понять, как ее отсутствие могло нести с собой противоположный набор характеристик. Таким образом, обращаясь к идеям расового превосходства того времени, оказывалось, что волосатые народы физиологически и морально опережают те «дегенеративные племена», чьи мужчины по природе менее волосаты и в которых неспособность отрастить бороду сопровождается «недостатком мужского достоинства» и «низким уровнем физического, морального и интеллектуального развития»[313]. Точно так же, если мужчина, например любой, кто ходил по улицам Лондона, мог отрастить бороду и не делал этого, то его голая кожа обрекала его на положение низшего, женоподобного и сомнительного существа: это «очевидный факт», что «бритый мужчина лишен мужества, нерешителен и нервозен»[314]. Говоря вкратце, для активного лобби бородачей волосы на лице были «палочкой-выручалочкой» маскулинности, панацеей от всего, что могло бы досаждать мужчине. Поэтому призыв к действию для сторонников «Бородатого движения» был прост: «отращивайте бороды! Это привычка наиболее естественная, духовная, мужественная и полезная»[315].

Но что же женская половина населения, как они восприняли этот боевой клич? Интересно, что в апологии пышной растительности «Бородатое движение» часто присваивало женский взгляд, представляя женщин сторонницами бородатости. Хотя они могут изображаться поначалу высказывающими опасения по поводу растительности на лице, вскоре они неизбежно начинают получать удовольствие от их мужественных преимуществ, возможно, покоренные простым средством поцелуя:

Образованные женщины <…> не вполне одобряют, хотя не преминут вспомнить, что все достойные мужи прошлого <…> носили бороды, и они действительно считают, что бородатый мужчина более мужественен; но они спрашивают с улыбкой: «Как же вы сможете поцеловать свою возлюбленную?» Если ответом на этот вопрос послужит остроумная практическая демонстрация, почти любая из них признает, что борода не так уж и нежелательна[316].

Как следует из этого отрывка, в подобных комментариях волосы на лице часто откровенно сексуализируются. Одна история, появившаяся в популярном периодическом издании в 1879 году, примечательна тем, что она упоминает интимную чувственность волос на лице и трепет, вызванный поцелуем усатого ухажера. Две молодых героини жеманно обмениваются репликами:

— Не правда ли, Чарльз Уинтроп чрезвычайно любезен? <…> А какие роскошные усы! И они всегда так изысканно надушены!

— И правда! Но откуда же вам знать об усах Чарльза Уинтропа и их ароматах, если только он не держал их прямо под вашим носом?[317]

Этот вымышленный сюжет (который, кстати, был написан женщиной) находит подтверждение в реальных фактах, свидетельствующих о том, что борода и усы действительно могут восприниматься женщинами как воплощение мужского обаяния. В мемуарах художница Гвен Равера (1885–1957), внучка Чарльза Дарвина, использует рассказы и письма своих матери и тетки, чтобы описать «тех гривастых и бородатых львов, рычавших и трясших своими спутанными половиками» во второй половине XIX века. Равера сообщает, что ее тетка «с гордостью писала» о «необычно длинной густой бороде» дяди Ричарда и что ее «мама все еще думала, что обильная шевелюра мистера Т. [бывшего ухажера] и „приятная мягкая коричневая борода“ были привлекательными»[318]. Поэтому можно с уверенностью предположить, что женщины, так же как и мужчины, подчинялись нормализующей силе этой, как и любой другой, моды и что, как и большинство мужчин, женщины соглашались с тем, что волосы на лице были мужским украшением и обладали собственным шармом.