"Волшебная невидимая нить..." (СИ)

Услышав её рыдания, Эрик заметался, как перепуганная птица над гнездом, пытающаяся защитить свой дом от хищного зверя. Кристина была его домом, началом и концом всех его мыслей и единственным, чем он ещё дорожил. После окончания «Торжествующего Дон Жуана» ноты покинули его, ни одна мелодия больше не звучала в нём, ничто не вызывало в нём трепета, ничто не пробуждало его. Он увидел жестокого хищника в переполнявшем её отчаянии. И, как верный пёс, был готов отдать все оставшиеся силы для борьбы с этим хищником.

— Вы плачете?

Он с тревогой вглядывался в её лицо. Сумерки скоро совсем скроют его, и Эрик пытался наглядеться, пока ещё было можно, пока её тонкие милые черты белели сквозь наступающий вечер.

— Почему? Что так расстроило вас? Я? О, мой ангел, не надо, я сделаю все, что захотите, — его голос ещё никогда не был таким нежным и певучим, ещё никогда уговоры не ласкали слух так, чтобы хотелось слушать их бесконечно. — Вы хотите, чтобы я написал для вас музыку, — я напишу. Что хотите — серенаду, арию? Напишу. Оперу? Могу и это, только это не очень быстро.

Его рука в кожаной перчатке осторожно гладила склонившуюся голову, неведомо откуда взявшийся носовой платок утирал её слёзы. И голос такой знакомый продолжал утешать, и слёзы теперь уже стали не горькими, они не теснили сердце, но вдруг как горный родник освежили и осветили и прогнали невыносимую печаль, что не давала вздохнуть свободно уже много дней. И отвернувшись от дерева, она уткнулась ему в грудь. А руки его вместо того, чтобы обнять в ответ, вдруг повисли плетьми от странной слабости.

Вот опять она близко, Эрик чувствует, как бьётся её сердце. Она снова пришла, теперь уже в образе несчастной и кроткой, нуждающейся в защите, а не той фурией, которой была, некоторое время назад, но и в этом облике её прикосновения были столь же волнительны. Но каждый раз, когда в нём поднималось чувство, тут же проявлялся суровый разум — он не мог забыть о своём уродстве, он слишком хорошо помнил, как она уплывала…

Мой голос — моё мучение, мои способности — эта моя кара, и я не знаю за что. Зачем Бог даёт смертному такую власть над людьми и тут же лишает его возможности воспользоваться ею? Чтобы ещё сильнее уязвить его и сделать мучения совсем нестерпимыми? Чтобы он в полной мере ощутил свою ничтожность, осознал прах и тлен и не смел поднять голову, пресмыкаясь вечно в жутких лабиринтах между своими желаниями, надеждами и велениям совести? Чтобы он не посмел поднять лицо своё и увидеть Красоту и пожелать её всеми силами души своей? Не для этого? Зачем мне нужно всё, что у меня есть, если я не могу иметь простого счастья — без страха смотреть людям в глаза, не боясь услышать в ответ глумливый хохот и издевательства. Если я не могу … сказать о том, как я люблю, чтобы тут же не вспомнить о своём уродстве. Моё уродство — это вся моя жизнь, она делала меня игрушкой в чужих руках, чужой собственностью. Что бы я ни свершил, как ни стремился выбраться из окружавших меня ловушек, я всегда падал вниз. Кристина, подумайте, в Ваших руках я такая же игрушка. Вы могли делать со мной всё, что Вам вздумается, а я только крушить и ломать в ответ.

— Я сделаю всё, что вы захотите, — повторил Эрик, — даже… если угодно, достану цветок с того берега океана.

— Вы — волшебник? — сквозь слёзы улыбнулась Кристина.

— Я стану им… для вас, — едва слышно прошептал он, обняв ладонями её лицо.

Несмотря на все усилия, она не могла остановиться, слёзы всё текли и текли по лицу, и конца им не было. Вдруг чуткий музыкальный слух Кристины уловил едва слышимый свист.

— Это певчий дрозд? Осенью? — удивилась она.

Однако это не единственный удивительный звук, который послышался. Вскоре в ветвях дуба, ещё не потерявшего листву, прятался щегол, пара синиц и даже скворец. Свист и чивиркание лугового чекана разбавлялось щебетом пеночки-веснички. Крона дерева наполнилась свистом, ворчанием, пиликанием, словно здесь гнездился целый птичий оркестр. Слёзы моментально высохли.

— Жаль, здесь нет соловья, — мечтательно со счастливой улыбкой промолвила Кристина.

— Соловей? — озадаченно спросил Эрик. — В октябре? Ну, что вы, этого просто не может быть…

Через несколько минут к стройному птичьему хору присоединилась соловьиная трель.

***

— Эрик, это просто чудо! — восторженно проговорила Кристина. — Спасибо.

Она выпростала из-под обширного плаща свои дивные руки и, потянувшись, обвила ими его шею, наклонила ближе к себе его голову и прижалась щекой к жёсткой поверхности маски.

— Я тут, как бы, ни при чём, — смутившись, ответил он.

Его ещё никогда так не обнимали. Ничьи руки не делились своим теплом. Эти объятия были нежными и дружелюбными уже потому, что никаких других раньше не случалось. Эрик невольно наклонился ниже, вдохнул слабый аромат, чистый и свежий, как горный ветер. Сердце забилось чаще. И мечта снова окрылила его. Но вот Кристина отстранилась, и он на миг почувствовал себя осиротевшим. Но разве она должна висеть на его шее ожерельем?..

— Где вы собираетесь петь?

— В вашей опере. Ведь она ещё ваша? — просто ответила Кристина.