"Волшебная невидимая нить..." (СИ)

Спасибо тебе, мой милый Призрак, за этот подарок. Пусть я и не приняла его, величие твоего отрешения навсегда сделало меня преданной тебе. Хотя, разве можно испытывать ещё большую преданность, чем теперь?

Весь трагизм его жизни, сглаженный музыкальными фразами, вся страсть и трепет, которые он испытывал, воплощённые в нотных знаках, вся любовь его — яркий огонёк, с трудом проложивший свой путь сквозь тайные и тёмные лабиринты его души и осветивший все самые чёрные и неприглядные закоулки его сердца — великая любовь, превратившаяся в пожарище, в котором он сгорел дотла и возродился к новой уже неведомой мне жизни, обрушились на меня мощным горным потоком и едва не раздавили. Мой бедный Ангел всю жизнь бившийся головой о стены своей тюрьмы, чтобы пробиться к свету, сумел сокрушить преграды и, обратив к солнцу залитое кровью лицо, обнять его, как родственную душу. Я верю: великое светило приняло затравленного и обездоленного и позволило ему отдохнуть на тёплых ладонях.

Эта опера была не похожа на ту, которая забрала, как дань, многие годы его жизни. В «Торжествующем Дон Жуане» ликовала Смерть, и праздновал свою победу Ад. Новая музыка была гимном самой Жизни. Неудержимым ошеломляющим потоком стремился к слушателю восторг Веры и торжество лучезарной Любви, и вершилась победа над прахом и тленом. Эта музыка не терпела отпора, она тормошила, заставляла, поднимала! Она не оставляла и мига отчаянью и страху. Всего семь нотных знаков, ведомые пером гения, превратились в священный фонтан, сверкающие струи которого могли утолить жажду всего мира, утешить скорбящих и подарить надежду отчаявшимся. И я поняла — это действительно было всё. Невозможно дважды создать такую музыку — Призрак Оперы со́здал, и теперь от гения остался только голый, изъеденный временем скелет, который рассыплется, едва коснётся его палец.

Я поняла, что означает его «возможно». Когда он привёз меня к дому мадам Валериус и помог выйти из коляски, я спросила: увидимся ли мы ещё. Эрик сказал: возможно. Не мог сказать «да», для этого он был слишком правдив, и не хотел говорить «нет», потому что слишком любил меня. Надежда всегда лучше глухого отчаяния безнадёжности — так он решил.

Слёзы неудержимым потоком хлынули из моих глаз. Я долго не могла успокоиться и объяснить испуганным друзьям, в чём дело. Он сам, его любовь, его метания и надежды, страхи и ярость, даже жестокость, временами необъяснимая, пугающая, иногда похожая на отчаянье брошенного ребёнка, были только моими. Я охраняла свои сокровища, как ревнивец охраняет предмет своей любви. А потому нужно было придумать правдоподобную историю моих слёз и появления этой оперы. К счастью, рядом были друзья: мадам Жири помогла мне, Мэг поддержала меня. На моей стороне был даже Рауль, что несказанно взволновало и обрадовало меня, поскольку могло означать, что всё же он не сердится на меня сильно и, возможно, когда-нибудь сможет простить. Кроме них троих никто не знал правды.

Долгие переговоры с импресарио, разбор сложной партитуры — у Эрика никогда не было лёгких мелодий, — декорации, примерка костюмов, репетиции, всё это выматывало, требуя сил, которых на тот момент не было. В господина Риера словно вселился злой дух, и он снова и снова заставлял нас перепевать музыкальные фразы, переигрывать целые сцены, чтобы добиться идеального звучания. И я со страхом думала, как же я буду петь. Где найду я силы, чтобы передать земле небесный свет?

Эта опера поставлена сейчас в нескольких театрах Европы, но нигде премьера не проходила так, как в нашем. Мы пели в гробовой тишине. Публика сидела, не шелохнувшись за всё время спектакля. Но мы, артисты, не замечали этого. Охваченные восторгом, объединённые вдруг и внезапно возникнувшим ликованием от осознания того, что творим своими силами нечто великое, все пели самозабвенно и отзвуки голосов ещё долго гуляли под сводами уже после того, как музыкальная фраза была закончена. Когда тяжёлые складки занавеса скрыли от нас зрительный зал, мы все были в изнеможении, на всех лицах лежала печать невозможной усталости. Казалось, артисты не смогут покинуть сцену и упадут прямо тут. Но раздался гром аплодисментов, занавес был поднят и те, кто несколько мгновений назад своим талантом сотворили невообразимое чудо, получили сполна за свой взлёт и свою смерть во имя Её величества Музыки.