"Волшебная невидимая нить..." (СИ)

И она услышала густой тёмный глубокий мужской голос, который говорил с ней. Он снова покорял её своей мягкостью — всё было совсем как раньше. Глаза закрылись сами — так легче было чувствовать. Голос не только ласкал слух, он словно теплый бриз касался лица, ерошил волосы. Минуя разум, голос играл на струнах сердца так же легко и свободно, как играет искусный музыкант на знакомом инструменте, вызывая дрожь и необоримое желание. И такая сила обольщения крылась в этом голосе, что достаточно было малого прикосновения, даже только намёка и непоправимое произошло бы, и не вызвало сожалений после. Но сила эта была неосознанная и ненамеренная. Эрик снова протягивал на ладони своё сердце и не задумывался о том, как он это делает.

— Я люблю вас, Кристина. Я хочу обнимать вас, целовать ваши губы, ваши глаза, волосы, руки. Я бы многое отдал за возможность почувствовать, какая гладкая и нежная у вас кожа. Когда-то я мечтал проводить с вами всё своё время, смотреть на вас, следить за движением ваших рук, видеть, как вы склоняете голову над нотами или какой-нибудь работой, слушать вас, ваш голос, чтобы вы пели для меня, говорили со мной о чём угодно, хоть о самом ничтожном. Даже если бы вы просто сидели рядом, это всё равно было бы для меня величайшим счастьем. Я хочу ласкать ваше тело и не могу себе этого позволить. О, Кристина, вы единственная женщина, которая так затянула пружину моих чувств и эмоций, что соскочив с запора, она практически убила меня. Я ощущаю себя деревом, в которое попала молния… Вы думаете это не достаточное оправдание моей грубости?

Она оглянулась и сникла, опалённая жаром признания, произнесённого ровно и спокойно. Невозможно было не угадать за хрипловатым и тихим голосом бурю, убивающую ежеминутно, ежесекундно, отнимающую жизнь по крупице, как несбыточные надежды, но приносящую болезненное, тяжёлое удовольствие от мечтаний, что посещают на последнем рубеже перед кончиной. Она отшатнулась в испуге, словно увидела разверзнувшуюся пропасть под ногами, как и тогда шесть месяцев назад. Пропасть так же манила её, она готова была шагнуть, чтобы погибнуть или выжить — уж как повезёт, — но другие руки удерживали её на краю, не давая кинуться в головокружительную глубь. Эти руки были руками Рауля. Она угадала правильно: находясь здесь, она в то же время была и там, говоря с одним, она ни на минуту не забывала о другом.

— Что же я наделала, — потерянно пробормотала она.

— Нет, это не вы, Кристина, это я, я сам. Всё — сам, — всё так же тихо, пытаясь успокоить её, ответил Эрик. — Нельзя заставить звезду не сверкать, она для этого рождена. Невозможно запретить голосу пленять, а красоте ослеплять и кружить голову — это то, что они не могут не делать. Мы можем быть только благодарны за те чувства, которые они в нас пробуждают. — Он вздохнул. — Так зачем вы хотели меня видеть?

— Я надеялась, что вы напишете для меня музыку. Я хочу исполнить что-нибудь ваше и для вас, - сказала она тихо и смущённо.

После звуков, которые она слышала несколько минут назад, её собственный голос показался ей сиплым вороньим карканьем, и она сжалась, невольно ожидая порицания, как нерадивая ученица, не выучившая урок. И просьба, представлявшаяся ей раньше простой и естественной, теперь казалась большой наглостью.

Её просьба взволновала Эрика. О какой музыке она говорит? О каком исполнении? Где она собирается петь? Разве виконтесса, может позволить себе исполнять музыку на публике? Благородная дама поёт только в салоне рядом с пианино и в приличном платье. Аристократка не может выступать на сцене, потешая толпу. Ох! Если бы он осмелился, он бы давно стянул перчатки с её рук, чтобы, наконец, разрешить свои сомнения и понять, чем же был этот невероятный, невозможный, фантастический поцелуй. Эрик всё ещё чувствовал вкус его на своих губах и временами он даже задерживал дыхание, чтобы этот вкус остался с ним как можно дольше. Глупости? Да. Но у того, кто всё потерял, нет особого выбора.

Носит ли она обручальное кольцо? Если носит, почему она здесь? Если нет, то почему?

Эрик молчал. Долго. Кристина уже потеряла надежду услышать хоть какой-нибудь ответ, но он ответил:

— Я больше не пишу музыку.

И Кристина вдруг осознала, что означали слова, сказанные Персом, «пока жив». Она поняла, что это значило для Эрика.

Музыка была его верой, его надеждой, его силой и слабостью, временами она заменяла ему еду и питье и даже сон. Утешительница и советчица, подруга и любовница, она пронизывала его, наполняя кровеносные сосуды живительной силой, она была его сердцем и лёгкими. Потеряв музыку, он потерял жизнь. Бедное сердце, лишённое животворящей силы, ещё тянулось, ещё откликалось и хотело, но уже не могло. Осознав это, душа её переполнилась. Утопая в большом плаще, она кое-как добрела до дерева, уткнулась лбом в ствол и молча заплакала, изливая недавнему другу всю жалость и горечь, которые переполняли её.