Волшебник. Набоков и счастье

Через несколько месяцев, весной того же года, я забежала под навес мрачной витрины магазина, чтобы спрятаться от обрушившегося на Нью-Йорк почти тропического ливня, и вдруг услышала справа от себя русскую речь: оживленно болтали мужчина и женщина. Поскольку у меня за плечами были годы тяжкого и почти бесплодного труда – интенсивных курсов русского языка («Текучие глаголы на -ала и -или»), мне захотелось хоть что-то понять. Я придвинулась поближе, стараясь рассмотреть их лица, и тут мне в глаза бросилась расположившаяся в витрине гигантская инкрустированная рубинами и бриллиантами бабочка. («Такие бабочки, должно быть, многих раздражают», – подумала я.) Затем, обернувшись к улице, я подняла глаза и сквозь потоки воды увидела знак: на зеленом фоне белыми буквами, как принято в Нью-Йорке, было написано: «Путь к Димитриосу». Тихо улыбнувшись, я исчезла среди дождя.

...

…Он был пессимист и, как всякий пессимист, человек до смешного ненаблюдательный…

Бывают дни, когда мы тщетно просим знаки откликнуться, ответить нам хотя бы слабым намеком, выразить то, что мы хотели бы услышать. Нам хотелось бы попросить прощения у умерших, которых мы недостаточно любили, и, подобно Вану, увидеть в ответ «неоспоримый, все разрешающий знак, свидетельство существования, длящегося за завесою времени, за пределами плоти пространства». Но, разумеется, ничего не приходит в ответ – ничего, ни малейшей безделицы.

Однако бывает и так, что мы ждем ответа и знаки послушно подают нам сигналы. И тогда мы сразу понимаем их причудливые смыслы, ухватываем их суть, едва заметив издали.

Они говорят шепотом, на пределе слышимости, используя загадочный темный язык, состоящий словно из черновиков фраз. «…Мы никуда не идем, мы сидим дома, – настаивает В. Н. – Загробное окружает нас всегда, а вовсе не лежит в конце какого-то путешествия. В земном доме вместо окна – зеркало; дверь до поры до времени затворена; но воздух входит сквозь щели». Мы слышим легкий шелест, приглушенные интонации, песню – совсем забытую, но кажущуюся странным образом знакомой. И прямо тут, в «этой стеклянной тьме – странность жизни, странность ее волшебства, будто на миг она завернулась», показав свою «необыкновенную подкладку». Или же нас охватывает то чувство, которое испытывал герой «Дара»: «…Он чувствовал, что весь этот переплет случайных мыслей, как и все прочее, швы и просветы весеннего дня, неровности воздуха, грубые, так и сяк скрещивающиеся нити неразборчивых звуков – не что иное, как изнанка великолепной ткани».

Литература – не более чем блистающая текстура. «…„Локотоп“ или „покотол“. Я думаю, что когда-нибудь со всей жизнью так будет», – пишет Федор в «Даре». Демонический артистизм слов, возможно, скрывает божественный «мир светил», в котором смерть окажется всего лишь завернувшимся уголком вечного настоящего.

Уже совсем светло. Пора просыпаться. Сна больше нет: «…Конечно, не там и не тогда, не в этих снах, дается смертному случай заглянуть за свои пределы – с мачты, из минувшего, с его замковой башни, – а дается этот случай нам наяву, когда мы в полном блеске сознания, в минуты радости, силы и удачи. И хоть мало различаешь во мгле, все же блаженно верится, что смотришь туда, куда нужно». А теперь вообразите полоску света.

«В полном блеске сознания»

Глава XV Частицы счастья (В которой писатель открывает тысячу оттенков света, а читатель встречается с ним снова)

Свет (сущ.)  – предпочтительное средство для обретения чуда бытия-в-мире.