Гед немедленно принял свой истинный облик и вернулся в лодку, поскольку очень опасно сохранять драконово обличье дольше, чем требует необходимость. Руки его почернели, ошпаренные драконьей кровью, голову опалил огонь, но он не обращал на это внимания. Гед помедлил немного, чтобы восстановить дыхание, а потом снова бросил вызов:
— Повидал я шестерых, убил пятерых, но слышал про девятерых. Выходите, червячки!
Какое-то время на острове стояла мертвая тишина — никто не выходил и не отзывался, лишь волны с громким шумом разбивались о берег. А потом Гед неожиданно сообразил, что самая высокая из башен все это время медленно меняла форму, вспучиваясь с одной стороны, будто там у нее начала прорастать рука. И он устрашился драконьей магии, ибо знал, что старым драконам присуща великая чародейная мощь и они весьма изощрены в искусстве, в чем-то напоминающем человеческую магию, а в чем-то совершенно непохожем. Спустя мгновение Гед понял, что перед ним не какая-то уловка дракона, а шутка, которую сыграли с ним его собственные глаза. То, что он раньше принял за часть башни, было плечом Пендорского Дракона, который медленно распрямил свое тело, поднимаясь вверх.
Когда он распрямился и встал на ноги, его трехъязыкая голова, увенчанная шипами, оказалась выше башен, а когтистые лапы опирались на обрушенные камни городка, расположенного ниже крепости. Тело покрывала темно-серая чешуя, переливающаяся на солнце подобно дробленому камню. Он был огромен, как холм, и поджар, как гончий пес. Гед взирал на него с благоговейным страхом. Ни песни, ни сказания не могли дать истинного представления об этом чудовище. Гед едва не глянул прямо в драконьи глаза, а тогда пришел бы ему неминуемый конец, потому что никто из тех, кому довелось посмотреть в глаза дракону, не вынес этого. Гед поспешно отвел взгляд, чтобы не встретиться с этими зелеными, маслянистыми, разглядывающими его глазами, и поднял перед собой жезл, который казался теперь просто тоненькой веточкой.
— Восемь сыновей было у меня, колдунок, — сказал дракон гулким, чуть шелестящим голосом, как будто подсушенным огнем. — Пятеро мертвы, шестой умирает. Прекрати! Если ты даже перебьешь их всех, ты не получишь моих сокровищ.
— Твои сокровища мне не нужны.
Над ноздрями дракона с шипением клубился желтый дым — это означало, что он смеется.
— Неужели ты, колдунок, не хочешь сойти на берег и поглядеть на них? Они стоят того!
— Нет, не хочу.
Гед знал, что огонь и ветер для драконов — родная стихия, но над морем они по доброй воле драться не станут. В этом до сих пор было преимущество Геда, и он старался подольше сохранить его. Но полоска морской воды, отделявшая его от жутких серых когтей, казалась такой ничтожной, что не стоило, пожалуй, всерьез считать ее преимуществом.
И было трудно, страшно трудно не глядеть в эти радужно-зеленые внимательные глаза.
— Ты еще совсем юн, волшебник, — сказал дракон. — Не знаю никого из людей, кто в столь молодые годы достиг бы подобной мощи.
Разговор его с Гедом происходил на Древнем Языке, который до сих пор был языком драконов. А Древний Язык, заставляя людей говорить чистую правду, драконов ни к чему не обязывает. Ведь это их родной язык, и они могут использовать его как угодно: захотят — солгут, захотят — скажут правду, но так, что человеку трудно будет понять, правда это или нет; они могут заманить неосторожного слушателя в лабиринт слов-зеркал, каждое из которых отражает истину, но ни одно не ведет к ней. Учителя часто предупреждали об этом Геда, поэтому, когда дракон заговорил, волшебник слушал недоверчиво, готовый подвергнуть сомнению все, что тот скажет. Но пока слова дракона казались простыми и ясными.
— Выходит, колдунок, ты явился сюда, чтобы попросить у меня помощи?
— Нет, дракон.
— Но я могу помочь тебе. А помощь тебе вскоре понадобится в борьбе с тем, что выслеживает тебя во тьме.
Гед стоял, окаменев.
— Кто же охотится за тобой? Назови его имя.
— Если б я мог назвать его по имени... — начал Гед и осекся. Из драконьих ноздрей, похожих на две круглые огненные ямы, заклубился, окутывая голову, желтый дым.
— Если б ты мог назвать его по имени, то, возможно, подчинил бы его. Это ты хотел сказать, колдунок? А я, может быть, открою тебе его имя — если увижу поближе. А оно, возможно, подойдет ближе, если ты подождешь возле моего острова. Оно найдет тебя всюду, куда бы ты ни пошел. Если не хочешь быть настигнутым, ты должен бежать, бежать, бежать — вечно убегать от него. А оно вечно будет за тобой гнаться. Хочешь ты узнать его имя?