Волшебники

Его имя, Тишок, говорило о кротком нраве. Он объяснил на ультра-низких тонах, что относится к бурым медведям, которые крупнее черных, но гораздо мельче, чем гризли, хотя гризли — тоже один из подвидов бурых. Гризли бывают вдвое больше его, неоднократно повторил Тишок.

— Это не так уж важно, кто больше. — Квентин, сам не зная, зачем ему нужен этот медведь, усердно налаживал отношения. Он уже допил свое пиво и взялся за кружку Ричарда. — Главное — быть хорошим медведем.

— Да-да, — закивал Тишок. — Я хороший медведь. Я совсем не хотел сказать, что я плох. Я уважаю чужие территории. — Хлопнув лапой об стол, он придвинул морду к самому лицу Квентина. — Я. Очень. Хороший. Медведь.

Все остальные молчали или говорили между собой, притворяясь, что диалог Квентина с волшебным медведем их нисколько не удивляет. Ричард поменялся местами с бесстрашной Дженет, Джош и Анаис жались друг к другу — но если Тишок и замечал что-нибудь, его это как будто не задевало.

Квентин сознавал, что группа по его милости чувствует себя некомфортно, но плевал и на их комфорт, и на предостерегающие взгляды Элиота. Он боялся стоять на месте — вперед, только вперед. Это была его пьеса, и он твердо вознамерился доиграть ее до конца. Пусть себе сматываются в свой Город, если хотят.

Ему тоже нелегко приходилось. Кругозор Тишка был чрезвычайно узок, зато в этой узкой области он проявлял глубочайшие знания. Квентину смутно помнилось, как хорошо он сам, будучи гусем, разбирался в воздушных течениях и оттенках воды — все птицы и звери, наверно, зануды жутчайшие, каждый по-своему. Тишок, как впадающее в спячку животное, был неплохим спелеологом и тончайшим гастрономом по части меда. Квентин быстро вошел в круг его тем и старался поскорей сменить разговор, когда собеседник упоминал о каштанах.

— Значит, так, — сказал он, прерывая дискуссию о том, как добры серые пчелы (Apis mellifera carnica) по сравнению с более возбудимыми немецкими (Apis mellifera mellifera). — Давай внесем ясность: это ведь Филлори, да?

Тишок совсем по-человечески наморщил мохнатый лоб.

— Что ты сказал, Квентин?

— Это место называется Филлори?

Тишок задумчиво пошевелил невозможно милыми плюшевыми ушами.

— Я где-то слышал это название. — Он, как ученик у доски, прикидывал, как ответить, чтобы не ошибиться.

— Но мы-то сейчас в Филлори?

— Да… раньше вроде так называлось.

— А теперь как? — не отставал Квентин.

— Погоди-ка. — Медведь приподнял лапу, и Квентину стало искренне его жаль: этот большой меховой идиот в самом деле пытался думать. — Ну да, Филлори. Или Лория?

— Не может быть, — высунулся из-за перегородки Пенни. — Лория — чужая страна за восточными горами. Плохая страна. Должен же ты знать, где живешь.

— Филлори не здесь вроде бы, — сомневался Тишок.

— Но это определенно не Лория, — настаивал Пенни.

— Кто тут говорящий медведь, ты, что ли? — вспылил Квентин. — Вот и заткнись.

Солнце село, и в баре прибавилось посетителей. Три бобра хлебали из общей миски в компании толстого, зеленого, чем-то встревоженного сверчка. Одинокий белый козел в углу лакал из мелкой чаши белое, похоже, вино. Застенчивый блондин, мохнатый ниже пояса, с рожками и в круглых очках, притулился у стойки. Все в целом походило на ожившую картину Шагала. На человека с козьими, выгнутыми назад ногами смотреть было неудобно, как на калеку.

Молчаливое семейство разом поднялось и направилось к выходу. Деревни поблизости Квентин не видел — им, вероятно, предстоял долгий путь. Он вообразил, как они тащатся при луне по проселку: сначала старик несет девочку на плечах, потом она задремывает, приходится взять ее на руки, и она пускает слюни ему на лацкан. В присутствии этих угрюмцев Квентину было не по себе — он чувствовал себя нахальным туристом, которого никто не звал в их страну. Реальную, заметим, страну, не сказочную. Может, догнать их? Кто знает, какие тайны они уносят с собой. Женщина отворила дверь, и Квентин заметил, что у нее недостает правой руки ниже локтя.

После очередной порции шнапса и светской беседы с Тишком березка возникла из помещения, где до сих пор находилась, и потопала к ним на забитых грязью корнях.

— Я Фарвел, — прощебетала она.

При свете березка выглядела еще более странно — вот уж точно как палка. У Пловера говорящие деревья встречаются, но он ни разу не описал их подробно. Вместо рта у Фарвел было отверстие, пробитое, видимо, топором; тонкие ветки с зелеными листиками очерчивали два глаза и нос. Она походила на резное изображение Зеленого Человека, которое можно увидеть в древних церквах, но маленький ротик придавал ей до смешного кислое выражение.

— Простите, что так грубо вела себя — у нас редко встречаются чужеземцы. — Она присела на табурет, взятый у стойки, — сама вылитый стул. — Что привело тебя сюда, человек-юноша?

Ага, вот оно. Выходим на новый уровень.