Волшебники

Квентин злился на себя — за то, что поддался соблазну — и на весь мир заодно. Ему хотелось заорать во весь голос что-нибудь непристойное. При падении человека всегда страшно присутствовать, но она… кто угодно, только не Джулия. Мне за всю жизнь не увидать столько горя, сколько перенесла она, думал Квентин.

— Послушай, — сказал он. — Если я им скажу, они просто найдут тебя и вычистят твою память — теперь уж как следует.

— Пусть попробуют, — внезапно обозлилась она. — В прошлый раз у них не очень-то вышло. — Дыхание со свистом вырывалось через ее раздутые белые ноздри. — Скажи мне, где находится это место. Сама я найти не могу. Скажи, и я от тебя отстану.

Хорош он будет, если Джулия заявится в Брекбиллс, требуя зачисления, и сошлется при этом на него.

— Где-то в северной части штата Нью-Йорк, на Гудзоне. Я точно не знаю. Там рядом Вест-Пойнт. Колледж невидим — даже я не сумел бы его найти. Но я упомяну про тебя, если ты вправду этого хочешь.

Он чувствовал, что делает только хуже. Не надо было признаваться — соврал бы, и все, а теперь уже поздно.

Джулия прильнула к нему, словно сил у нее совсем не осталось. В свое время это было пределом его мечтаний.

— Они не смогли сделать так, чтобы я забыла, — прошептала она. — Понимаешь? Не смогли.

Позор, позор, позор, говорил ему стук ее сердца. Почему ее не приняли? Из них двоих определенно должны были взять ее, и с памятью тоже нехорошо получилось. Надо, чтобы Фогг исправил ошибку — ей же самой лучше будет. Придет в себя, вернется в свой колледж, снова сойдется с Джеймсом, продолжит свою прерванную жизнь.

В Брекбиллс он вернулся на следующее утро. Все остальные уже были там и удивлялись, что он протянул так долго. Каждый из них пробыл дома максимум двое суток, а Элиот вообще не покидал колледжа.

В Коттедже было прохладно, тихо и безопасно. Вот он, их настоящий дом. Элиот взбивал яйца с бренди, пытаясь соорудить гоголь-моголь, хотя его об этом никто не просил. Джош и Дженет играли в идиотскую, но очень популярную в Брекбиллсе карточную игру под названием «Атака» — магический эквивалент принятой повсеместно «войны». Квентин использовал ее для демонстрации ловкости своих рук, и с ним поэтому никто играть не садился.

За игрой Дженет повествовала об антарктических приключениях Элис. Все, кроме Квентина, уже слышали эту историю, а сама Элис сидела тут же на подоконнике и листала старый гербарий. Квентин все время думал, как они встретятся после того разговора на лестнице — но вместо неловкости, вопреки всем ожиданиям, испытал приступ тихого счастья.

— А когда Маяковский хотел ей всучить бараний жир, она ему в морду пакет швырнула!

— Я хотела просто отдать, — вставила Элис, — но на морозе меня так трясло, что я нечаянно бросила. А он: «chyort vozmi!»

— Что ж ты не взяла жир-то?

— Не знаю. — Она отложила книгу. — Просто я уже придумала, как обойтись без него. И не хотела, чтобы Маяковский пялился на меня голую. Мне даже в голову не приходило, что он будет снабжать нас жиром, поэтому к Чхартишвили я совсем не готовилась.

Белая ложь — у нее этот Чхартишвили от зубов отлетал. Квентин очень по ней соскучился.

— Как же ты грелась? — спросил он.

— Сначала попробовала этот немецкий термогенез, но он слабел каждый раз, когда я засыпала. Просыпалась каждые пятнадцать минут на вторую ночь — удостовериться, что жива еще, а на третьи сутки стала сходить с ума и решила использовать вспышку Миллера.

— Что-то не улавливаю, — нахмурился Джош. — Она-то чем тебе помогла?

— Если ее немного подправить, излишки энергии дают тепло вместо света.

— Ты знаешь, что запросто могла бы изжариться? — спросила Дженет.

— Знаю. Но немецкая фигня не работала, и ничего другого мне в голову не пришло.

— Я, кажется, видел тебя один раз, — сказал Квентин. — Ночью.

— Ты не мог меня не заметить. Я светила, что твой маяк.

— Голый маяк, — вставил Джош.

Элиот принес миску и стал разливать по чайным чашкам вязкое неаппетитное вещество. Элис, захватив книгу, направилась к лестнице.

— Погодите, сейчас подбавлю горячего! — крикнул Элиот, натирая в чашки мускатный орех.

Квентин, не вняв призыву, последовал за Элис.

Сначала он думал, что все у них теперь пойдет по-другому, потом — что все постепенно вернется в норму. Теперь он решительно не хотел, чтобы все куда-то там возвращалось. Внизу он все время смотрел на Элис — даже когда она увидела, что он на нее смотрит, и смущенно отвела взгляд. Что-то в ней притягивало его, как противоположный заряд. Он чуял под одеждой ее голое тело, как вампир чует кровь. Может, Маяковский оставил в нем что-то от лиса.

Элис читала, лежа поверх покрывала на одной из двух стоящих рядом кроватей. В мансарде под скошенной крышей было жарко и довольно темно. Там стояла старая мебель — плетеный стул с продавленным сиденьем, комод с застрявшим ящиком; стены были оклеены темно-красными обоями, как ни в одной другой комнате. Квентин наполовину открыл возмущенно взвизгнувшее окно и плюхнулся на другую кровать.