Волшебники

На шестом часу полета гортань у него свело, барабанные перепонки точно гвоздями пробило, глаза полезли вон из орбит: в его космическом пузыре нарушилась герметизация. Квентин замахал руками prestissimo, как спятивший дирижер. Воздух вокруг снова сгустился и потеплел, но все удовольствие от полета пропало. Приступы дрожи, одышки и нервного смеха накатывали поочередно. Было бы из-за чего рисковать жизнью! Один бог знает, сколько межзвездной радиации он уже поглотил — злобные элементарные частицы в космосе так и кишат.

Квентин лег на обратный курс. Не переждать ли где-нибудь несколько дней, а потом сказать, что был на Луне? Можно даже купить у Лавледи щепоть лунной пыли. Небо понемногу светлело, стыд и облегчение снедали Квентина в равных долях. На вновь раскинувшейся внизу карте мира он отыскал атлантическое побережье с волнами текстуры кованого металла и манящим когтем мыса Кейп-Код.

Явившись в тот же вечер в столовую на обед, с ухмылкой из разряда ну-да-облажался на докрасна обгоревшем лице, он почувствовал себя хуже некуда. Потом позаимствовал у Элис ключ и спрятался в комнате старост. В темном окне, перед которым он дул шерри, виднелось только его отражение, но он рисовал себе медленный, раздувшийся от весенних дождей Гудзон. Элис занималась у себя в комнате, все прочие спали, не считая гуляк, буянивших на какой-то внеплановой вечеринке. Упившийся шерри и жалостью к себе Квентин покинул гостиную под угрозой рассвета. У бывшей комнаты Элиота он задержался и хлебнул из бутылки, которую прихватил с собой.

Опьянение потихоньку переходило в похмелье путем алхимической реакции, происходящей обычно во сне. Кишки раздулись от яда, совесть тревожили призраки. Родители, Джеймс и Джулия, профессор Марч, Аманда Орлов — люди, которых он предал. Даже тот покойный старик, интервьюер из Принстона. Они смотрели на него равнодушно, не удостаивая презрением.

Он лег, не погасив свет. Существуют ли чары, дающие человеку счастье? Кто-нибудь должен был придумать такие, почему же в Брекбиллсе им не учат? Может, где-то в библиотеке бьется об окно книга, в которой говорится про них? Кровать уходила из-под Квентина, как пикирующий «Юнкере» в военном фильме. Он был так юн, когда впервые попал сюда. В один холодный ноябрьский день он взял толстую тетрадь у симпатичной парамедички и погнался, ничего не ведая, за листком, улетевшим в голый запущенный сад. Он никогда уже не узнает, что было в той тетради. Возможно, в ней-то и заключалось то доброе, по которому он все еще тосковал после всех излившихся на него благ. Возможно, в ней говорилось о секретном открытии Мартина Четуина — мальчика, удравшего в Филлори и не вернувшегося больше к несчастьям этого мира. Квентину спьяну вспомнилась мать, вспомнилось, как она утешала его маленького, когда смыло в водосток игрушечную фигурку. Он сморщился от горя, зарылся в подушку и зарыдал так, словно сердце у него разрывалось на части.

До выпуска тем временем оставалось всего две недели. Занятия прекратились, спутанный узел Лабиринта пышно зеленел, в воздухе плясали пылинки, по реке дрейфовала флотилия с загорающим народом. Все планировали устраивать вечеринки, подолгу спать, экспериментировать с запретными чарами. Хлопали друг друга по спинам и удивленно трясли головами. Карусель замедляла ход, музыка затихала.

В комнатах ощущались веяния последнего дня Помпеи. Кто-то изобрел новую игру с метанием костей и слегка заколдованным зеркалом — магический вариант покера на раздевание. Предпринимались отчаянные попытки переспать с тем или той, с кем втайне всегда мечтал переспать.

Церемония началась в шесть вечера, когда небо еще полнилось меркнущим золотым светом. В столовой устроили банкет из одиннадцати блюд. Девятнадцать выпускников чувствовали себя одинокими и потерянными за длинным столом. Подали красное вино в бутылках без этикеток — собственного урожая, объяснил Фогг, с того самого карманного виноградника, на который как-то еще первокурсником набрел Квентин. Весь урожай полагалось выпить за прощальным обедом; Фогг туманно намекал на бедствия, неизбежные в случае хотя бы одной недопитой бутылки, и все исправно поглощали кислющее каберне. Квентин произнес хвалебную речь относительно уникального брекбиллсского terroir.[30] После тоста в память Аманды Орлов бокалы полетели в камин: пить за что-то меньшее из них не пристало. Свечи мигали от бриза, проливая воск на белую скатерть.

За сыром каждому вручили серебряную пчелу, такую же, как у старост, — Квентин не представлял, по какому случаю ее можно будет надеть, — а также тяжелый двузубый ключ, позволяющий вернуться в Брекбиллс, когда понадобится. Пропели студенческие песни. Чамберс принес шотландское виски, которого Квентин еще ни разу не пробовал. Он поболтал янтарный напиток в стакане, глядя, как в нем играет свет. Жидкость, имеющая вкус огня и дыма одновременно, поражала его.