Волшебные миры Хаяо Миядзаки

Анализируя «Тоторо», Филипп Брофи предупреждает о колониальном покровительстве, которое подразумевает понятие «утраченной Японии», и этим хочет сказать, что только западные критики усматривают в этом фильме ностальгию. Однако на самом деле тоска по миру прошлого не является ориенталистской проекцией, она жива и актуальна в современной Японии. Как пишет Мэрилин Айви в «Рассуждениях об исчезновении», где описывает старания современных японцев уважать свою культуру: «Поразительно, насколько эссенциализированные образы Японии резонируют во многих самоописаниях»[159]. Эти «эссенциализированные образы» включают в себя спокойную, сельскую и гармоничную Японию, которая выражается в понятиях «фурусато» (буквально «старый город», но со значением тоски по родному городу детства) и «сатояма» (буквально «горная деревня»).

Сатояма как активистская концепция предполагает более экологически устойчивый и безвредный подход к окружающей среде и выходит за пределы популярной культуры, объединяя правительственные и экологические организации. Появление Тоторо – духа, который живет в лесу рядом с деревней и благотворно взаимодействует с людьми, – предполагает возможность возобновления отношений между человечеством и природой. Этот фильм даже послужил вдохновением реальному проекту в Токородзаве, неподалеку от дома режиссера. Проект под названием «Лес Тоторо» вызвал восторженную поддержку. Миядзаки гордился лесом, хотя и отметил в своем духе, что очень ценит людей, участвовавших в проекте, за то, что они не «экологические фашисты»[160].

Фильм показывает ясную картину альтернативного и более привлекательного образа жизни, но в то же время эта картина основана на осознании утраты. В кульминации – потерянный ребенок, столкновение с одним из основных человеческих страхов и исследование более глубокой темы утраты детской наивности.

Американский кинокритик Роджер Эберт вынужден был предупредить своих читателей, что в фильме «нет злодеев, нет злых взрослых, нет сцен борьбы… никаких страшных монстров», зато в «Тоторо» юные героини попадают в по-настоящему тревожные ситуации[161]. Это откровенное повествование о сестрах Сацуки и Мэй, десяти и четырех лет, которые переезжают в старый деревенский дом вместе с отцом, пока их мать лечится в больнице. В фильме нет прямой отсылки к природе ее болезни, но в книге, основанной на фильме и других источниках, указано, что это туберкулез, в то время очень опасное и часто смертельное заболевание.

Добавляя темных красок чудесному пасторальному миру, Миядзаки включает в него отсутствующую мать, угрозу ее возможной смерти и даже драматичный переезд из города в деревню. В сплоченных японских общинах 1950-х годов такой шаг мог быть истолкован как потенциально травмирующий. Больше всего это касается детей, а особенно тех, кто сталкивается со зловещими страхами, вызванными болезнью матери. Мы помним, что сам Миядзаки в детстве несколько раз переезжал, и эти переезды привели к тяжелым эмоциональным последствиям. Однако Мэй и Сацуки реагируют на дом так, как описано в хрестоматийных примерах эффективных стратегий преодоления потенциально травмирующих ситуаций.

В отличие от большинства предыдущих работ Миядзаки, в «Тоторо» все события показаны глазами детей. Режиссер даже использует низкую постановку кадра, чтобы девочки оказались в центре, старательно подчеркивает действия и движения, характерные для детского тела. Критик Хикару Хосоэ предполагает, что этот акцент на ребенке прочно связан с утопическими устремлениями картины, особенно с ее скрытым призывом к обретению утраченной «невинности». По мнению Хосоэ, фильм призывает вспомнить лучшие черты своего детства и вызывает чувства любопытства, принятия и прежде всего открытости к «ощущению чуда», которое, по мнению Миядзаки, необходимо для полной жизни[162].

Частые письменные и устные высказывания Миядзаки на тему детства подтверждают выводы Хосоэ. В запоминающемся обсуждении четырехлетней Мэй Миядзаки описывает ее готовность открыться сверхъестественному без страха, потому что «ее детство не разрушил здравый смысл взрослых»[163]. «Разрушение» (или «окасу») – сильное слово, предполагающее, что Миядзаки явно отдает предпочтение невинности и открытости детства перед разрушительным влиянием взросления.

Как и Сацуки, которую Хосоэ называет «взрослым ребенком», Миядзаки и сам был «хорошим ребенком», как он это описал, преодолевшим свои собственные желания и взявшим на себя взрослую ответственность за семью во время болезни матери. Хосоэ утверждает, что с помощью «Тоторо» Миядзаки пытался «вернуть» себе детство, создав картину идеализированной семьи, которая позитивно взаимодействует с миром, – микрокосмической утопии, где дом, общество, природа и сверхъестественное соединяются в одном волшебном царстве, где проблемы можно решить с помощью доброты, взаимного уважения и признательности[164].