Как уже упоминалось, Хосоэ также предполагает, что мастер проецирует на персонажей две личных момента. Отважная маленькая Мэй, которая усмиряет свои эмоции и с готовностью входит в мир фантастического, ближе сердцу Миядзаки, ее не касаются семейные обязанности, которые ему пришлось взять на себя в детстве. Сацуки, напротив, встает пораньше, чтобы приготовить завтрак для всей семьи, и по-матерински заботится о Мэй. Если учесть, что она старше и уже выполняет взрослые обязанности, становится понятно, почему она неохотно верит в тот волшебный мир, куда с открытым сердцем погружается Мэй. Продюсер студии «Гибли» Тосио Судзуки вспоминает сердитый разговор с Миядзаки, в котором Судзуки настаивал на том, что таких «хороших детей», как Сацуки, просто не бывает. Миядзаки яростно возразил: «А вот и бывают. Я таким был!»[165]
На протяжении всего фильма мы наблюдаем, как такой «хороший ребенок» может и должен реагировать на травмирующие ситуации. В начале фильма обе девочки явно радуются переезду в деревню. У них хорошее настроение, они энергичны, они носятся и кувыркаются на лужайке и входят в новый дом – довольно необычное жилье для того периода, как для западного, так и для японского архитектурного стиля – с волнением и любопытством. Японский критик Синъити Танака предполагает, что их почти чересчур приподнятое настроение может быть своего рода защитным механизмом для борьбы с травмой от переезда, «временно вытесняющим чувство утраты»[166]
.Вскоре после переезда происходит загадочное событие: они находят сияющий желудь, один из нескольких, неожиданно свалившихся с потолка. Желудь (потом он снова появляется в фильме) служит началом череды еще более загадочных происшествий. Потом сестры видят целую стаю крошечных чернушек. Няня, пожилая деревенская женщина, которая пришла помочь им обустроиться, объясняет, что эти существа обитают в заброшенных домах, а видят их только маленькие дети.
Чернушки стали привлекательным воплощенем сказочных «пыльных зайчиков» (больших комков пыли), которые населяют старые необитаемые дома. Они заслуживают почетного места в пантеоне оригинальных фантастических существ, рожденных воображением Миядзаки, и в «Унесенных призраками» они снова появляются уже в другой ипостаси – это одни из немногих сказочных существ, перекочевавших из одного фильма режиссера в другой.
Чернушек можно также рассматривать как визуальный показатель беспокойства, которое просвечивает за оптимистичным настроем отца и девочек. Черные как смоль и бесплотные, они мечутся туда-сюда, собираются и вновь разбегаются – словно тревожные мысли, которые возникают в голове, а потом снова исчезают. В сцене, одновременно комичной и немного пугающей, Мэй удается «схватить» одну чернушку. Когда же она разжимает крепко сжатые ладони, то обнаруживает, что чернушка исчезла, осталась только черная сажа – так же и досадная мысль ускользает из нашего сознания, оставляя лишь неприятный отпечаток.
Знание о том, что чернушки – это особые существа, видимые немногим избранным, похоже, успокаивает девочек и говорит о силе детского взгляда на мир, а также их стойкости и свободе воли в последующих встречах со сверхъестественным. Девочки остаются невозмутимы, когда Канта, маленький внук няни, кричит им, что они живут в «доме с привидениями». Позитивно отреагировать им помогает восторженное заявление отца, что он с детства мечтал жить в доме с привидениями, так его радостное принятие сверхъестественного служит моделью поведения в странных ситуациях.
Вскоре эта модель закрепляется в одном из немногих по-настоящему пугающих эпизодов, когда отец помогает девочкам преодолеть страхи во время первой ночевки в новом доме. Вот как описывает это Танака: «Возвращение временно забытого чувства утраты прекрасно проиллюстрировано в сцене, где Сацуки выходит на улицу за дровами и внезапно поднимается ветер. Обстановка, которая до этого момента казалась радостной, мгновенно преображается, и ветер дует из самой темной глубины ночи, словно то беспокойство, от которого они, казалось бы, избавились, возвращается вновь, и становится еще сильнее»[167]
.