Волшебный пояс Жанны д’Арк

— Николай был… предпринимателем. Теперь это называют так, но в то время заниматься бизнесом было… небезопасно, особенно когда бизнес валютный. За валюту и вовсе расстрельная статья имелась. Но Николай был осторожен. Он сумел организовать производство… женское белье… Тебе сложно представить, но в то время купить нормальное белье было проблемой. Советская промышленность производила множество товаров народного потребления, вот только употреблять их на деле было сложно… Николай… да и другие пользовались ситуацией. После его смерти дело перешло ко мне. Мне удалось удержаться и расшириться… добавила детскую одежду, позже — обувь… и кое-какие дамские мелочи… Ты себе не представляешь, какое состояние можно было сделать в то время на сущей ерунде. Потом наступила перестройка… кооперативы… приватизация… Я не упустила свой шанс.

Но упустила семью.

И себя.

И вряд ли она родилась такой вот, сухой и равнодушной, но Жанна прикусила язык: наверняка ее измышления будут неинтересны старухе.

Вот только та была слишком проницательна, чтобы не заметить Жанниных сомнений:

— Говори уж…

— Вы были счастливы?

— Только это тебя и волнует? Счастье?

— А что еще должно волновать?

— Успех. Я не только сумела выжить, но и добилась многого. Этот дом… Состояние немалое, за которым они теперь охотятся, утверждая, что если что и делают, то исключительно из великой ко мне любви. Я содержу и Ольгу, оплачивая ее капризы, которые, поверь мне, порой стоят весьма прилично, и Аллу с ее играми в бизнесменшу… Игорька…

— Вы их купили.

— Не я купила, — возразила Алиция Виссарионовна, отступая от портрета, который продолжал следить за Жанной, и почудилось вдруг, что дрогнули губы благообразного старика, скользнула по ним мерзкая улыбочка. — Они продались. А это, милая моя, как говорится, совсем иной коленкор…

Жанна о таком никогда не думала. И… и если терпят старуху… чего ради терпят?

Чего ради она, Жанна, забыла о сборах и теперь поддерживает Алицию Виссарионовну под локоток, слушает… не ради денег же?!

— Мой портрет… Галина писала, очень талантливая девочка. — Алиция Виссарионовна остановилась перед своим отражением.

А ведь она не изменилась.

Сколько портрету лет? С десяток, наверное, но женщина на нем и та, что стоит рядом, похожи, будто позировала Алиция Виссарионовна лишь вчера…

У этой женщины благородное лицо, которому идут морщины.

И мертвый змеиный взгляд. Губы ее сложены в некоем подобии улыбки, которая — тоже ложь. Она сама вся — ложь… и чем больше смотрит на портрет Жанна, тем больше понимает: старуха не говорит правду.

Не всю.

Не всем.

И эта ее экскурсия, она не случайна…

— Видишь, — со странным удовлетворением произнесла Алиция Виссарионовна. — Хорошо… Я очень на это надеялась…

— На что?

— На то, что ты увидишь. Говорю же, Галина и вправду была очень талантлива. Галочка видела людей и показывала это другим. Вот глянь, — Алиция Виссарионовна развернула Жанну к другому портрету, — Ольга…

Белокурая девушка, которая выглядит если не красивой, то прехорошенькой. Светлая. Яркая… и пустая. Жанна как-то сразу и четко это осознала.

— И Алла…

Не девушка — девочка в синем платье с пышной юбкой, тоже хрупкая и легкая, неуловимо напоминающая сразу всех балерин Дега…

Хищная.

Почему? Жанна сама не могла бы сказать. Она всматривалась в лицо девчушки, аккуратное, красивое, пожалуй, лицо с правильными чертами… Почему хищная? В глазах есть что-то такое… диссонирующее с красотой, с правильностью, неуловимое. Стоит приглядеться, и это что-то исчезает, расплывается…

— Автопортрет… — Алиция Виссарионовна остановилась перед картиной, на которой была изображена женщина в красном платье, столь ярком, что за платьем этим терялось лицо женщины.

Бледная.

Хмурая, словно ей в тягость позировать. А может, и вправду в тягость, может, портрет этот писан исключительно по настоянию матери, которой хотелось поместить его в семейную галерею. А лицо обыкновенное, круглое, не сказать чтобы некрасивое, но незапоминающееся, размытое точно. Лишь губы выделяются, яркие, в тон платья.

И руки.

Крупные руки, сложенные на коленях, безвольные совершенно.

— Она покончила с собой. — Алиция Виссарионовна отвернулась, и портрет на мгновенье ожил. Жанне показалось, что губы женщины дрогнули, словно она изо всех сил сдерживала неуместную в данных обстоятельствах улыбку.

— Из-за чего?

— Из-за болезни. — Алиция Виссарионовна уже шла к следующему полотну… И снова девочка, и тоже в синем платье, и платье это того же кроя, вот только на излишне полной Валентине сидит плохо. Оно морщит на груди, обтягивает круглый живот, и складочки на боках. В круглом вырезе видны ключицы. И шея кажется короткой, а руки — чрезмерно пухлыми. — Валентина…

— Вы верите, что она…

— Сидела на игле? Помилуй, дорогая, конечно нет…

Валентина… некрасивая… ее, должно быть, часто сравнивали с сестрой, повторяя, что она, Валентина, должна брать пример.

И не есть столько.

И заниматься балетом… или танцами… или чем там занималась Алла, а ведь она занималась, не потому, что любила, но чтобы порадовать бабушку. И доказать свою исключительность.