Волшебство (сборник)

– Опя-я-ть! Мам, я всё-таки когда-нибудь сожгу эту твою куртку! Прямо вон на той мусорке под нашими окнами. Я уже видеть её на тебе не могу, это ж кошмар какой-то. И что у тебя на голове за чеплышка такая? Боже, а что за лапти ты напялила? А этот баул… Ты что, в эвакуацию собралась?

И уже обессилено-умоляющим тоном:

– Мамулькин, ну ты же у меня красивая, а что с собой делаешь? Тебе что, надеть нечего? Пальтишко такое милое купила и не носишь. И шляпка к нему какая классная, ты в ней – просто картинка. А ни разу так не надела.

– Настоящую красоту ничем не испортишь, – отшучиваюсь я, смутившись под натиском критики, которую в последнее время слышу от дочери всё чаще. И для убедительности добавляю:

– А спортивный стиль вполне уместен для прогулки. И куртка эта очень удобная, вон сколько у неё кармашков всяких, и цвет ещё вполне…

– Да уж, ничего не остается, как воскликнуть: «Сколько шику в этой рвани!». А цвет действительно, незаменим в условиях маскировки в зоне боевых действий. Мамуль, ну завязывай ты с этим своим «спортивным стилем». Ну не твоё это. Такое впечатление, что ты под всем этим спрятаться хочешь, чтобы никто не увидел, какая ты на самом деле.

– Ну, хватит, котёнок. Уж совсем меня заклевала. Я ведь иду просто воздухом подышать. Перед кем мне там красоваться? Лишь бы телу комфортно было, а душе наслаждаться ничто не может помешать.

– Удивляюсь тебе, мам, такие простые вещи должна тебе объяснять. Ну, разве красуются для кого-то? Почему кого-то ты ставишь выше себя? Ты для самой себя красуйся и этой красотой наслаждайся. Тебя природа с любовью создала, каждую черточку выточила, а ты ей взаимной любовью не платишь. Ты, мамулькин, себя не любишь, – со вздохом исчерпавшего доводы человека, констатировала дочь.

Мне от такой рассудительной речи моей тинэйджерки даже расхотелось куда-либо идти.

– Малыш, обещаю тебе исправиться.

– И куртку эту ликвидируешь? – оживилась дочь.

– Ликвидирую, клянусь – подтвердив клятву жестом поднятой открытой ладони, тожественно произнесла я.

– Я тебя люблю, мамулькин, – отдав дань священному ритуалу завершения любого нашего контакта, дочь послала мне воздушный поцелуй. – А ты меня?

– И я тебя, стрекозка.

Мне хотелось поскорее выскользнуть из этого диалога. Что я могла ответить дочери? Что она права? Она ведь не против этого прикида как такового протестовала. Её чувствительная натура интуитивно улавливала прогрессирующее искажение моего внутреннего пространства, нарушение в нём естественной гармонии, проекцией которых и становилось изменение моего внешнего облика. Я и сама чувствовала, что меняюсь, позволяю нивелироваться и стираться тому, из чего состояла моя индивидуальность, сдавая то один свой рубеж, то другой, отступая под натиском безликости. Я незаметно становилась частью толпы. Я теряла себя, а дочь меня терять не хотела.

II

Знакомая с детства кованая парковая ограда всегда казалась мне не просто забором, выделявшим внутри города зону отдыха. Она была для меня границей между двумя мирами, каждый из которых жил по своим законам, и в каждом из которых текло своё время. Я узнала этот секрет ещё в детстве, когда Бабушка, тщательно принарядившись сама и придирчиво выбрав наряд для внучки, отправлялась с нею в одно из своих путешествий по чудесным мирам. Для этого нужна была сущая малость: просто перейти границу. Так было тогда. Так было и сейчас. Едва я ступила за кованую парковую ограду, как оказалась в той самой, хорошо знакомой мне, другой реальности. Мы узнали друг друга. Иначе и быть не могло. Этот гостеприимный мир вспомнил меня, как помнил всех своих гостей. Старые аллеи, которые, конечно же, видели прогулки за ручку с Бабушкой маленькой нарядной барышни, приветливо накрыли меня светло-зелёной кружевной дымкой новорождённой листвы, которую насквозь прошивали ослепительные солнечные иглы. Воздух – такой острый, пронзительный, насыщенный растворёнными в нём запахами и наполненный животворными силами – его хотелось не просто жадно вдыхать, его хотелось пить.

– Ну куда ты голову задрала? Чего там ты увидела-то? Гляди у меня, закружишься, упадёшь, а я словить не успею, – сетовала, бывало, Бабушка, поправляя соломенную шляпку с вишенками, соскочившую с головы внучки на спину и держащуюся только на лентах под подбородком.

– Ба, можно я немножечко полетаю? Самую чуточку, ладно? – умоляюще складывала ладошки маленькая барышня.

Как когда-то давно-давно я закинула голову вверх, распростёрла в стороны руки, и в тот же миг всё моё существо растворилось в упоительном ощущении парения. Всё это светло-зелёное ажурное великолепие, подхватив и закружив меня, устремилось в бездонную прозрачную лазурь, источающую пьянящие запахи и что-то ещё, неуловимое, растворённое в этой бездонности и бесконечности.

Я догадывалась, что это такое: это – Жизнь.

– Какая же красота! – не подумала и не сказала, а выдохнула я.

– Здрасьть! – приветствие, щелкнув около уха под стрекотание роликов по асфальту, вернуло меня на землю.