Волжское затмение (СИ)

Чуть ошеломлённый таким признанием, Витька не нашёлся ответить. Они молчали. Позвенивали от дальних разрывов оконные стёкла. Брякала посуда в шкафу. Покачивалась и вздрагивала бахромой абажура лампа над столом. А они сидели и глядели друг на друга пристально и изучающе. В голове Коробова роились суматошные и неясные мысли. И надо было что-то говорить.

— Наталья Сергеевна… Вы… — с трудом выталкивая слова, начал он, но, уловив её почти незаметную подбадривающую улыбку, заговорил свободнее. — Вы…удивительная женщина. Я таких ни разу не встречал. Да и не встречу больше, наверное… Но для меня… — он поднял руку, будто защищаясь от возражений, хотя Варенцова молчала, — для меня хватит, если я буду знать… Что вы есть на свете. Живёте и помните меня. Я… Я преклоняюсь перед вами. И о том только жалею, что не оказался вчера на месте Григория Ивановича…

Вздохнул и замолк. И покраснел по самые уши.

— Витенька, прошу вас, не надо так. Грех это. Каждому своё, тут ничего уже не поправить, — ответила Варенцова. — А ваши родные живы?

— Живы… Как будто… — вздрогнул и вытянулся в струнку Витька. — Мать и сестра. Только я не знаю, где они. Ушли из города. Я домой зашёл, а там… — он часто заморгал и отвернулся. Отдышался, прокашлялся.

— А это… — и указал на стену. — Это ваши работы? Красиво… То есть, жизненно. Вон те яблоки. Вроде, и не бывает таких, ребристых… А всё равно, как живые. Даже вкус чудится… Водянистый, кисло-сладкий такой.

Варенцова сдержанно улыбнулась и кивнула. И по её лицу пробежала вдруг неясная тень.

— А вот это? — резко спросила она и потянула его за руку в гостиную. Там тоже было светло от трёх окон, но стёкол не было, по комнате гулял лёгкий сквознячок и ворошил разбросанные повсюду листы бумаги разного размера со следами красок. В середине стоял заляпанный мольберт. Варенцова подвела его к освещённой стене. — Вот. Посмотрите.

На фоне тёмных обоев горела красками ясного солнечного дня картина. Небольшая, размером, по Витькиным прикидкам, в два писчих листа, не более. Но она непостижимым чудом вместила в себя огромное, голубое, в дымных облаках, небо, солнечный свет, играющий ослепительными бликами в лужах, тёмные деревянные домишки на берегу Которосли, куполок Николы Мокрого в дождевых блёстках, огородик с незрелыми подсолнухами. У его жердяной изгороди — на первом плане — стояли дети. Мальчик с девочкой. Босые, бедно одетые. На мальчишке широченные, латанные-перелатанные штаны и пятнистая косоворотка. На девочке летний сарафанчик и белый платок на голове. Мальчишка, вихрастый и веснушчатый, напряжённо и вопросительно смотрит перед собой, будто вдаль, а получается, в самую душу Витьке заглядывает, словно спрашивает: “А дальше-то что?” Глаза чистые, светятся. А девчонка, сунув палец в рот, влюбленно и чуть искоса поглядывает на него иссиня — серыми блестящими глазёнками и улыбается. Загадочно… Как зачарованный, сдерживая непонятные, непрошенные слёзы стоял перед картиной Витька. Там было хорошо. Там был мир. Ещё такой недавний, такой добрый, доверчивый и неудержимо манящий…

— Наталья Сергеевна, да вы… — пробормотал Витька и аж поперхнулся от накатившего волнения. — Да вы просто волшебница! Это ж надо! Живые! Живые!

— Живые? — неожиданно резко отозвалась Варенцова и, чуть прищуря заплаканные серые глаза, испытующе глянула на Витьку. — Да. Тогда ещё живые. Я писала это месяц назад. А сейчас? Где они, Витя? Что с ними стало? — её хлёсткие вопросы звучали требовательно и укоризненно, так, будто не кто иной как Витька должен был отвечать за всю разруху и смерть в Ярославле.

Он пожал плечами и промолчал.

— Этих детей, Витя, как и многих других, скорее всего уже нет на земле, — вздохнув, тихо сказала Варенцова. — Я прошу вас на прощанье только об одном: подумайте об этом. Я высоко ценю долг, честь, боевое товарищество… Всё то, о чём мы с вами говорили. Я не знаю ещё, каких сил будет стоить мне вырвать из себя целый кусок жизни и примириться…с гибелью Гриши. Ещё не знаю. Но, наверное, примирюсь. Но вот с этим варварством, с этой дикостью, с этой лёгкостью, с которой вы во имя долга и чести поставили под удар мирный город — знайте, я не примирюсь никогда. Никогда, Витя! — Варенцова с силой и негодованием тряхнула головой, рассыпав по плечам свои яркие волосы.

— Я понимаю вас, Наталья Сергеевна, — глухо и неуверенно, в замешательстве от её внезапного натиска, пробормотал Витька. — Думал я об этом… Но это война, на ней особо не задумаешься. И потом… Кто ж мог подумать, что они, — и Витька неопределённо указал кивком головы куда-то назад, — решатся на такое…

— Вот как? — не сдавалась Варенцова. — Полагали, наверное, что они не станут город рушить? Этих вот ребятишек пожалеют? Рассчитывали заслониться ими, не так ли? Красиво, господа. Только как это вяжется с долгом? С честью офицера? Просто с совестью? Я не могла…и уже не смогу спросить об этом Гришу. Ответьте вы за него, Витя. Наберитесь мужества…

— Я…ничего такого не полагал, — нервно и гневно задрожал Витькин голос, и он снова почувствовал, что краснеет. — Это вы зря…