Волжское затмение (СИ)

— Простите, — мягко вздохнула Варенцова. — С вас невелик спрос. Такие, как Гриша и вы просто втянуты в это страшное дело. Честные, хорошие слишком. На этом и сыграли. И вот вы все, всё понимая, сознавая всю бесполезность и губительность — упираетесь, сопротивляетесь, бьётесь до последнего… Во имя чего? Во имя смерти? Может, ради собственного спасения? Не спасётесь. Не для того вас в это швырнули, Витя. Они-то всё рассчитали. А вы… Простите, но вы просто пушечное мясо!

Молчал Витька, мялся с ноги на ногу и никак не находился ответить Варенцовой. Здесь было то самое противоречие, разрешить которое умом и словами было ему не под силу.

— Может быть… — наконец выдавил он нехотя. — Может, оно и так. Только это ведь ничего не меняет. Вы же не верите, что я после этих слов брошу винтовку и уйду из отряда? Ведь не верите?

— Нет, — вздохнула Варенцова. — Но если хотя бы задумаетесь… Никто, кроме меня, Витя, вам этих слов не скажет. Просто я вас… Жалею. Вас и всех, кто оказался в этой бойне, в этом безумии. Ведь надо же людям, чтобы их хоть кто-то пожалел? Даже в самом жестоком заблуждении?

— Может быть… — опять пробормотал Витька. Он был слегка удивлён. Слово “жалость” начисто отсутствовало в лексиконе его теперешнего круга. Немыслимо было даже произнести его. — Жалеть, наверное, надо… Но сами-то вы, — и он, осмелев, поднял глаза на Варенцову. — Сами-то вы уверены, что не заблуждаетесь? Легко — со стороны-то…

Варенцова долго, рассеянно смотрела ему в глаза.

— А я не в стороне, Витя. Я здесь. В уничтожаемом городе… Потеряв любимого человека, я имею моральное право судить и осуждать. И ничуть не заблуждаюсь. Эту ярославскую рану Россия не скоро залечит. Такое без следа не пройдёт. И невиноватых нет. Виноваты вы — в том, что дали себя втянуть в этот кошмар. Кто — по глупости, а кто — из чувства ложно понятой чести. Виноваты красные, что поддались искушению уничтожить вас вместе с городом. Виноваты и мы, женщины, что не удержали мужчин от опрометчивых поступков, которые привели к беде… Мы, Витя, сами себе злодеи, вот что выходит… Ну, вам, наверное, пора… Заговорила я вас. Может, и напрасно, — грустно улыбнулась она.

— Да-да… Пойду, — Витька суетливо шагнул в соседнюю комнату и дальше, в прихожую. Накинул на плечо винтовку. — Пойду… Но я вернусь, Наталья Сергеевна. Я приду. Если, конечно… — он замолк и безнадёжно вздохнул.

— Возвращайтесь, Витя. Обязательно… — прошептала Варенцова. — И прошу вас… Постарайтесь остаться в живых!

С этими словами она перекрестила его, поцеловала в лоб и нахлобучила на голову картуз.

— Всё. Идите, Витя… Идите… — и отчаянно махнула рукой.

Витька и не заметил, как очутился за порогом. Вздохнул — будто опомнился — и поспешно зашагал со двора. Непросто и нелегко было на душе от этого тягостного разговора, но рассеялись в ней так угнетавшие ранее потёмки и было тепло. Как от нежного, участливого прикосновения любящего человека. И что бы ни делал, где бы ни был Витька в последующие два дня — такие же тяжкие, грозные и горькие — всё для него озарено было мягким, величавым, всепонимающим светом этой женщины. Уже ради неё одной стоило и жить, и сражаться. Даже без малейшей надежды на победу и жизнь.

Поутру, на построении во дворе гимназии, побледневший и осунувшийся поручик Зубов долго стоял перед своим взводом, вопросительно вглядываясь в невыспавшиеся лица добровольцев, кусал губы и, кажется, не знал, с чего начать.

— Вот что, ребята, — наконец выговорил он. — Положение наше критическое. Мы, ярославские офицеры, останемся в городе и будем обороняться до последней капли крови, хотя надежды на успех нет. Но вы — добровольцы. Каждый следующий час, каждая минута может оказаться для вас смертельной. Чтобы уцелеть, нужен боевой опыт, которого, будем откровенны, у вас нет. Поэтому я не буду препятствовать тем, кто сейчас сдаст оружие и уйдёт.

Строй добровольцев вскипел возгласами недоумения и возмущения.

— Вот так раз!

— Как?

— Почему?

— Где союзники? Предали?

— А Рыбинск что? Где они?

— Сволочи! Шкурники! Паскуды!

— А Перхуров? Чего молчит?

Вал беспорядочных выкриков нарастал, переходя в бестолковый, злобный галдёж.

— Молчать! — раскатисто и протяжно, как боевая труба, пропел Зубов. — Молчать, — уже спокойнее, будто предостерегая, добавил он, когда бойцы затихли.

— Не задавайте мне вопросов. Всё равно не отвечу. Я знаю не больше вашего. Союзников не будет. Полковник Перхуров во главе особого отряда отбыл в Тверицы на подкрепление. Временное командование Ярославским отрядом принял генерал Карпов Пётр Петрович. Это всё.

Строй снова заворчал.

— Отбыл, значит? Ну, герой…

— Рядился-рядился, да сдулся?

— Молодец… Заварил кашу, а нам — расхлёбывай!