Волжское затмение (СИ)

— Отряд! По центру цепи! Целься! Огонь! — раздалась команда, и среди атакующих появились первые признаки смятения. Центр смешался, и на позицию перхуровцев наступали теперь не грамотно выстроенные цепи, а некие скопления бойцов, лишь отдалённо напоминающие боевой порядок. Это мешало наступать другим подоспевающим цепям, и они так же ломались и рассеивались.

— Ага! — злорадно крикнул Витькин сосед. — Не нравится! Хреновые вояки, сразу видно! Эх, пулемёт бы… Пулемёт! — уже почти плачущим голосом протянул он.

— Отряд! За Россию! За Ярославль! За мной, в атаку — вперёд! — зычно разнеслось над окопами. Сильными, пружинистыми прыжками выскочил вперёд невысокий, мускулистый и цепкий офицер в пропылённой, истёртой полевой форме, с “маузером” в правой руке. Махнул левой призывно и повелительно, чуть отшагнул от просвистевшей у самого уха пули.

— За мной, вперёд! Ур-ра-а! — со звонким, трубным кличем выскочил за ним поручик Зубов и, наугад паля из револьвера, побежал в сторону наступающих.

— Ур-ра-а! — гулко, раскатисто и угрожающе понеслось по окопам. И из них стали подниматься бойцы. Они будто вырастали из земли, поначалу медленно и нерешительно, опасливо пригибаясь. Но вырастали. Над собой, над противником, над своим страхом. Вырастали, выпрямлялись в полный рост — и бежали с винтовками наперевес. Русскими. Мосинскими. Штыковыми. Бежали, оставив в окопах раненых. Не думая о том, вернутся ли. Не до мыслей теперь, не до сомнений в этом едином, братском порыве. Пули — вот они. Рядом — и над головой… И, чтобы не погибнуть всем, надо скорее добежать до врага и заставить его винтовки замолчать.

Последним, что увидел Витька перед контратакой, было ярко-синее окошко в облачном небе над Иоанном Предтечей. Порывистым ветерком отнесло дым пожаров, и видно было, как из этого окошка шатром спускаются на многоглавый храм туманно-золотистые, расширяющиеся книзу лучи. “Хорошо-то как, Господи…” — мучительно сдавив зубы, подумал Витька, закинул за плечо “итальянку”, взял наперевес родную мосинскую, медленно выпрямился и побежал, стараясь не отставать.

— Ур-ра-а! — устрашающе гремело вокруг, и вал бойцов в белых повязках упрямо и решительно катился в сторону островерхих. Те подобрались, ощетинились штыками и двинулись навстречу, пытаясь перегруппироваться на бегу.

У Витьки вдруг перехватило дух. Воздух, казалось, сгустился и распирал грудь яростным азартом и даже восторгом. Лицо перекосилось, напряжённо оскалились зубы.

— Ур-ра-а! — что было сил выкрикнул он, и его ломкий, далеко разнёсшийся голос был подхвачен десятками глоток. — Ур-ра-а!

Выли над головой пули. Вскрикивали и падали добровольцы. Но этого стремительного бега было уже не остановить. Остановишься — погибнешь. Нет — тоже погибнешь, но хоть кого-то из них, из этих остроголовых, может быть, прихватишь с собой… Раза три выстрелил Витька, не целясь, поверх голов. Всё равно на бегу не прицелишься, да и опасно: своих много впереди. В штыки теперь! Только в штыки! Ур-ра-а!

И два катящихся друг другу навстречу людских вала сшиблись, сбились, вспенились в бурлящую, кипящую, кровавую кашу. С треском отбиваемых винтовок, со зверским рёвом, переходящим в утробный вой и стон раненых, с хрустом входящих в плоть штыков, с хлёстом выстрелов. Витьку неудержимо несло вперёд, и ни страх, ни здравый смысл не могли остановить его. Перхуровцы наседали, к первым рядам, уже схлестнувшимся в штыковом бою, поспевали новые и новые волны бегущих следом, и тоже сшибались с красными, выкрикивая сквозь сжатые и оскаленные зубы бранные слова. Хлопали выстрелы. Вздымались кулаки. Рассекали воздух штыки. Тянулись к вражеским глоткам растопыренные, готовые хватать, давить и рвать руки со скрюченными пальцами.