Волжское затмение (СИ)

В архиве — просторном, сводчатом помещении — стоял колеблющийся, изжелта-рыжий свет пяти керосиновых ламп с подкопчёными стёклами. У стен и в углах лежали огромные стопки папок с документами и обломки разобранных стеллажей. Посередине — большой стол, составленный из нескольких письменных. С десяток офицеров на табуретках и стульях вокруг него. У самого стола, согнувшись длинным крючком над картой, возвышался Перхуров. Был он более обычного хмур и желчен. Вертикальная морщина у переносицы углубилась, чётче обозначились носогубные складки, и в тусклом освещении лицо его казалось измождённым тяжкой болезнью. В помещении было сильно накурено и душно: при обстреле засыпало вентиляционный ход. Махорочный дым висел и слоился в воздухе. Лица блестели испариной.

От генерала Верёвкина, что сидел за столом рядом с Карповым, крепко пахло валерьянкой. Неважно чувствовал себя и Карпов. Третий день разламывалась голова, и звенело в ушах. На погоду грешил — собиралась гроза, — но понимал, что виной всему безнадёга, тягостные раздумья и волнения.

Перхуров выпрямился, оглядел с высоты роста собравшихся и застыл, опершись о стол сжатыми костлявыми кулаками.

— Итак, господа офицеры… Рад видеть вас здесь, на совете. Надеюсь, не в последний раз, — и саркастическая улыбка мелькнула под его усами. — Но на всё воля Божья. Для вас не секрет, что положение наше крайне тяжёлое. Перевес красных нарастает. Продолжают прибывать боеспособные части. Это уже не прежние ополченцы из рабочих отрядов и интернационального сброда. Это латышские стрелки. В то же время наши силы день ото дня тают, наша часть города — обратите внимание! — не по дням, а по часам сжимается, скукоживается, стягивается по фронтам. Северный — самый опасный — фронт уже за квартал от Лесной площади. Западный уже перешагнул рубеж Сенной.

Карандаш полковника описывал над картой пространные циркуляции.

— Волга и Которосль, на наше счастье, обеспечивают надёжную водную преграду, — продолжал он. — Но, учитывая стремительное выбытие людей и иссякание боеприпасов, противник без особого риска для себя вскоре может решиться форсировать обе реки. В этих, скажу прямо, губительных для нас условиях нам неоткуда ждать подмоги. Выступления в Рыбинске, Муроме и Ростове разгромлены. Союзники, судя по всему, от своих планов прийти к нам на помощь отказались. Такова тяжкая правда, господа офицеры! — заключил Перхуров и вздохнул.

Его горькие слова не вызвали у офицеров бурной реакции. Но ворчливый гул негодования пробежал-таки под тяжёлыми подвальными сводами.

— Понимаю вас, господа. Хорошо понимаю, — проговорил полковник. — Вопрос об отступлении не рассматриваю. Необходимо привлечь к борьбе все сочувствующие нам силы вне города и ударить по противнику с тыла. Предлагаю следующий план. Набрать из резерва отряд численностью в сто-двести человек, вооружить с большим запасом и направить за Волгу. Там поднять крестьян прилежащих волостей и общими силами ударить в тыл красным. Отсечь их от железной дороги и моста через Волгу, — и карандаш Перхурова снова отрывисто замелькал над картой, — и, освободив Тверицы, лишить их плацдарма для дальнейшего наступления из-за Волги. Это надо сделать немедленно, не дожидаясь, пока они окончательно закрепятся там. Полковник Масло! — обратился он к начальнику резерва. — Каковы наши возможности по формированию отряда?

— Тридцать человек — ручаюсь. Большего обещать не могу, — вздохнул полковник Масло.

— Приказываю вам сформировать сегодня же отряд из пятидесяти человек. Двести винтовок с боекомплектом. Сегодня же, до рассвета, изыскать пароход с хорошим ходом, способный дотянуть хотя бы до Толгского монастыря. Запас провизии на три дня. Действуйте немедленно!

— Слушаюсь! — козырнул начальник резерва, развернулся и вышел.

— Ну а нам, господа, — со вздохом проговорил Перхуров, — предстоит определить командира этого отряда. Не скрою, миссия рискованная, смертельно опасная. Поэтому не назначаю, а жду вашего волеизъявления. Какие будут предложения?

Гробовое молчание повисло под каменными сводами. Офицеры напряжённо переглядывались, и в их лицах читалось раздражённое недоумение.

Долго и пристально переглянувшись с Верёвкиным, Карпов крякнул, поднялся и с шумом отодвинул стул.

— С вашего позволения, Александр Петрович, — как всегда напористо произнёс он. Так, чтобы все поняли: он, генерал Карпов, ни в чьих позволениях не нуждается. — Отданных приказов не обсуждаю, но есть кое-какие соображения. Они, я гляжу, у многих тут есть, но, раз молодёжь не решается, позвольте уж мне, старику…

— Слушаю вас, Пётр Петрович, — нервно дёрнув щекой, сказал Перхуров и окинул Карпова усталым взглядом.