Волжское затмение (СИ)

Подоспел и Витька. Ему навстречу выскочил боец в истрёпанной солдатской полевой форме, в “богатырке” с опущенными ушами и большой красной звездой на лбу. Лица Витька не успел разглядеть, видел лишь оскаленный, орущий рот. И, не долго думая, выстрелил. Красноармеец попятился и осел. Зверская гримаса сменилась болью и недоумением. Кольнуло Витьку что-то у сердца, но некогда было раздумывать: на него наседал ещё один здоровенный, с широченными плечами, боец. В огромных ручищах он, как щепку, держал винтовку со штыком. Это был конец: Витька понял, что не успеет передёрнуть затвор. Но, повинуясь уже памяти тела, выставил на бегу левое плечо и с ходу, соединяя удар со своей инерцией, отбил винтовку красноармейца. Тот, видимо, не ожидал столь яростного наскока от такого хлюпика, и винтовка выскочила из его неуклюжих ладоней. Теперь он был беззащитен для выпада, и Витька, не задумываясь, заученным движением выбросил винтовку вперёд по левой руке, с силой толкнув правой в торец приклада. Штык вошёл мягко и стремительно, справа под вздох, туда, где печень. Красноармеец коротко ёкнул, дёрнулся, бешено взревел и согнулся. “Богатырка” слетела с его большой патлатой головы. А Витька вдруг ослабел. Дрогнули и подкосились колени, к горлу подступила удушливая тошнота и зазвенело в ушах. В долю секунды вихрем пролетели перед глазами все события последних дней. Учения. Обстрелы. Собранный и решительный Супонин. Дровяная баржа и её пленники. Барковская. Аболиньш. Зубов. Варенцова…

Он рванул на себя винтовку, но, судорожно схваченная грубыми лапами красноармейца, она не подалась. А тот снова взревел и выдернул из себя штык. Выцветшая тесная гимнастёрка на правом боку тут же темно и тяжело набухла. Он выпрямился, схватил Витькину винтовку за цевьё, вырвал её из рук Коробова, замахнулся с жутким, слабнущим рёвом и с чудовищной силой опустил приклад на голову несчастного Витьки. В Витькиных глазах всё взорвалось ярким слепящим пламенем и грянула тьма. Глухая и вечная. Отброшенный косым ударом, разбрызгивая кровь и ошмётки размозжённой головы, доброволец Коробов рухнул плашмя на траву, беспорядочно передёрнулся и замер. Красноармеец пошатнулся, выронил винтовку и, серея на глазах, упал на колени и сунулся лицом в землю.

А вокруг шёл бой. Смертный. Страшный. Жаркий. С грохотом сшибающихся винтовок. С бешеным рёвом бойцов. С хлёсткими — в упор — выстрелами и предсмертными хрипами. И лежали в бурой от крови траве прибрежного луга убитые и раненые. Кто-то кричал. Кто-то стонал и звал на помощь. Кто-то жалобно и слёзно просил дострелить.

— Ур-ра-а! — раскатилось со стороны города. Шла подмога. Ещё один, так же наспех сколоченный отряд добровольцев на ходу вступал в бой. Красные замешкались, заколебались и дрогнули.

— Ур-ра-а! — грянуло с новой силой, и белые добровольцы бросились преследовать отступающих. Атака красных была отбита. Ненадолго. До следующей. Но выигран был, похоже, ещё один день. Ещё один день главные силы повстанцев продержатся на северных рубежах, не отвлекаясь на такие бестолковые, изматывающие атаки. Ещё один день смогут они сдерживать упрямый, хладнокровный натиск латышских стрелков. День жизни — а вернее, агонии осаждённого, горящего, разрушенного Ярославля. Ценой десятков жизней не обученных толком, не обстрелянных в боях вчерашних мальчишек. Один день. Не так уж и мало для войны…

А им, героям этого дня, было уже всё равно. Беспорядочно, как брошенные игрушки, лежали они в луговой траве вперемешку с поверженными врагами. И распластался с проломленной головой, уткнув лицо в забрызганные стылой кровью и мозгом стебли одуванчиков, доброволец Витька Коробов. Проживший за эти две недели целую жизнь. Бывший реалист и неисправимый мечтатель. Ярославец. Боец никогда не существовавшей на свете Северной Добровольческой армии.

Генерал

Отстукали, отмаршировали, затихли вдали, смешавшись с орудийным грохотом и пулемётной трескотнёй, шаги добровольческого отряда. А генерал Карпов всё стоял на плацу, низко опустив голову. Вот и ещё одни ушли. Чтобы не вернуться. Чтобы погибнуть, но не дать красным распылить, рассредоточить оборону обречённого Ярославля… И он, командующий, которому лучше других известно, что часы города уже сочтены, что нет в этих новых и новых жертвах спасительного смысла, с пафосом напутствовал их на будущий бой. Каждый раз в таких случаях его ощутимо колола совесть. Но взваленная на себя миссия не позволяла поступать иначе. Он генерал. Он командующий. Он обязан.

Последний военный совет состоялся третьего дня заполночь. Только в эти глухие часы можно было без ущерба и опасений отвлечь с позиций командиров наиболее ответственных участков фронта.

Заседали в подвале Государственного банка на Варваринской. Само здание было сильно повреждено двумя прямыми попаданиями: разворотило крышу, просели перекрытия, и в залах то и дело что-то угрожающе падало и сыпалось.