Волжское затмение (СИ)

— Не надо. Впрочем…если хочешь. Он в половине одиннадцатого отходит. Всё, не могу больше. Прощай.

И, коротко поцеловав его в щёку, девушка поспешно исчезла в сумерках. А Антон так и остался стоять, озадаченно скребя в затылке.

Всё это до малейших подробностей вспомнилось ему сейчас, когда он, уйдя с пристани, медленно брёл по берегу. А тут ещё этот странный и страшный человек на пароходе. Ерунда, конечно, пустые страхи, но кто знает… Антон тяжко вздохнул, расправил спину и зашагал в сторону трамвайной остановки.

И вдруг… Голову, что ли, напекло, чудится? Имя своё он услышал. Окликнули его. Тихо, тоненько. И голос. Дашкин голос, из тысячи узнаешь, не перепутаешь. Вздор! Она же сейчас на пароходе! Даже оборачиваться не стал. А в груди тоскливо закололо. Плохой это знак. Очень плохой.

— Антон! — снова донеслось до него. Громче. Протяжнее. Отчаяннее. Но всё же приглушенно, боязливо.

— Дашка… — прошептал он. — Дашка! — крикнул во весь голос и заоглядывался. Вон, вон она, за деревом, по ту сторону рельс, будто прячется от кого…

И со всех ног бросился к ней.

— Дашка! Ты что… Как? Как ты здесь? — задыхаясь, захлёбываясь, выкрикнул Антон, подбегая к девушке. Она сидела за деревом на фанерном обтёрханном чемоданчике. Тут же, рядом, лежал толстый узел из старой жёлтой простыни. С бельём, наверное. Даша подняла голову, и большие, серые, полные слёз глаза с болью и мольбой вскинулись на Антона. И что-то жалкое, отдалённо похожее на улыбку, пробежало по припухшим бледным губам и впалым щекам.

— Антон! Антон… Как хорошо, что ты пришёл! Что ты услышал… — тихо пробормотала она и расплакалась. Дрогнули плечи под тонкой белой кофтой с кружевными рукавчиками. Судорожно задёргался круглый, добрый подбородок. Жалко зашмыгал маленький, мягкий, как клубничка, нос. Обиженно раскрылись жалостливым треугольничком губы, и крупные слёзы выбрызнулись на скулы из-под коротких ресничек. Но даже такая — зарёванная — Даша была очень мила Антону, влекла к себе и волновала. И он, не помня себя, опустился перед ней на корточки, взял её за руки и заглянул в лицо.

— Дашка… Ну? Чего ревёшь-то? На пароход опоздала, что ли? Да?

Девушка всхлипнула и, закусив губу, долго и пристально посмотрела на Антона.

— Да, — кивнула она и, высвободив руку, утёрла лицо рукавом. — Думала, успею, а он… — и отчаянно махнула рукой.

— Тоже мне, горе! — улыбнулся ей Антон. — Через три дня уедешь. Загодя придём, ночевать на пристани будем… Будем, Дашка?

— Будем… — улыбнулась сквозь слёзы девушка.

— Да чего ты так уж? Мать, что ли, совсем расхворалась?

— А? — будто не расслышав, подалась она к нему. — Мама-то? Да, болеет…

— Ну, ничего, ничего. Подождёт три денька, не страшно. Ерунда какая… А ты уж сразу в рёв. Негоже. Взрослая тётя. Почти учительница, — успокаивающе, с улыбкой, шептал он ей.

Даша горестно покачала головой под голубой, в белый горошек, косынкой, откинула с груди за спину свою роскошную пшеничную косу и вдруг улыбнулась. Во всё лицо. Сморгнулись последние слезинки, дрогнули в уголках губы, заиграли ямочки на щеках.

— Спасибо тебе, Антон. Как хорошо… Что мы вместе! Снова вместе… — вздохнула она, подобралась, встала с чемодана и одёрнула свою длинную — до лодыжек — юбку.

— И пойдём. Пойдём скорее отсюда, не могу я здесь больше, хватит, — и, опасливо оглядевшись, подхватила чемодан и узел.

— Пойдём, — пожал плечами Антон. — Только не горячись. Это понесу я, — и осторожно перехватил у неё вещи. Недоговаривает Дашка, ох, недоговаривает. Напугана. И здорово, кажется. Но ничего. Ничего. Только не надо лезть с расспросами. Пусть сама. Когда сможет.

Поднялись по крутой лестнице на верхнюю набережную и пошли по Казанской улице над Семёновским съездом. С каждым шагом Даша веселела. Будто отпускало её. Она перестала тревожно озираться, шла впереди, весело притопывая поношенными чёрными ботиночками на низком каблуке и звонко смеялась на притворные жалобы Антона по поводу тяжести вещей. Ранним утром город хорошо прополоскало дождём, улица была свежа и умыта. Под водосточными трубами ещё стояли мелкие лужицы. Но солнце припекало, и было уже душно.

Впереди была Семёновская площадь и поворот на Пробойную улицу. Там же, неподалёку — трамвайная остановка. Оттуда легче было уехать: чаще ходили вагоны. Шедшая впереди Даша уже вышла из-за угла на Пробойную, но вздрогнула, отступила, побледнела и схватила Антона за рукав.

— Антон! Стой. Не ходи туда! Подождём. Подождём давай! — прерывающимся голосом пролепетала она, и Антон почувствовал, как ему передаётся её волнение и дрожь.

— Дашка… Да ты чего? Что там такое-то? Ну-ка… — и подался было заглянуть за угол, но Даша накрепко вцепилась в него, почти повисла.

— Нет! Нет, Антон! Ты не знаешь. Хорошо, что не знаешь… Там тот… Высокий. Погодин! — страшным шёпотом, с мольбой и ужасом в глазах выговорила она, побледнела и пошатнулась. Антон подставил чемодан и усадил её.