Воображаемые жизни Джеймса Понеке

– Конечно, я всего лишь танцующий каннибал и просто ничто без своих хозяев. – Поклонившись, я принялся танцевать вокруг двоих мужчин, размахивая taiaha, как воин, вращая глазами, выделывая ногами кренделя и высоко подбрасывая колени. Я знал, что Художник удивился бы этому маленькому представлению, потому что до сих пор я не выходил за установленные для меня стандарты поведения, кроме тех случаев, когда находился вне поля его зрения и уж точно не на публике. Правда заключалась в том, что я действительно не знал, что делаю. Если бы в Павильоне был хоть один из моих соплеменников, я бы и не подумал устроить подобную wero[54]. Мои английские замашки и сидение носом в книгу вовсе не готовили меня к чему-то подобному, но мне доводилось видеть, как это делается, и отчаянно хотелось преподать этим занудам урок. Танец привел меня в приподнятое состояние духа, поэтому я принялся вертеть головой и оглядываться по сторонам, принимая угрожающие позы, которые использовал только во время детских игр. Возможно, в меня проник твой дух, Папа, потому что я почувствовал, как моя кровь закипает от гнева, грозившего захватить меня целиком. Но, скача вокруг этих людей, я заметил, что в зале стало совершенно тихо, и все взгляды обратились в мою сторону. Это несколько остудило мой пыл. При всей своей горячности мне не хотелось подтверждать правоту их суждений.

Я решил завершить свою маленькую шараду. В заключительном акте я вскинул taiaha высоко над головой и ринулся вперед, выпучив глаза и до предела высунув язык, как мы это делали, когда мальчишками изображали воинов в Миссии. Обе мои жертвы к этому времени были явно напуганы – молодой человек был совершенно бледен, а его дядюшка то и дело вытирал глаза и лоб носовым платком. Они оба медленно пятились и, судя по выражениям на их лицах, очень хотели бежать.

Я опустил руки и поправил одежду. Все это была шутка – неужели этого не поймут? Но, подняв глаза и увидев лицо Художника, я уже не был так в этом уверен. Пойми, все это произошло в считаные мгновения, потому что мне нужно было действовать быстро. Я повернулся к своей аудитории и широко улыбнулся, затем отвесил свой самый глубокий, самый изящный поклон.

– Дамы и господа, – сказал я с лучшим британским акцентом, на какой только был способен, – благодарю вас за внимание к нашему маленькому спектаклю. Я всего лишь юный сын вождя маори, с хорошим английским образованием и без какого бы то ни было опыта войны. Ее пути мне неведомы, как и то, как использовать ее орудия… – Я приподнял taiaha и увидел, как вздрогнул Жирный Дядюшка, – кроме воинственного танца. Эти добрые господа согласились принять участие в моем представлении, дабы вас позабавить. Давайте им поаплодируем! – Я выжидающе посмотрел на зрителей, и они нерешительно посмотрели на меня, не зная, что делать, пока я не поднял руки и не стал демонстративно хлопать в ладоши, продолжая улыбаться самой широкой и приятной улыбкой. Наконец они словно все разом выдохнули, слегка похлопывая ладонями.

– Уверяю вас, я не представляю угрозы, и в доказательство спою вам одну из наших песен мира.

Ну на этот раз я точно поставил себя в затруднительное положение. Меня нельзя было назвать хорошим певцом, но напеть мелодию я мог, поэтому я спел публике печальную waiata-tangi, которая была не столько песней мира, сколько плачем о павших в битве. Однако собравшимся в зале дамам и господам это было неведомо, и их явно тронули слезы, которыми я сумел увлажнить заключительные ноты.

– Посему, дорогие друзья, не обманывайтесь моей игрой. Мы веселые люди, которые намного больше любят смеяться, чем воевать. У меня на родине мы скрепляем дружбу hongi – прижиманием носами. Это означает разделить дыхание жизни. – Тут я повернулся к своим бывшим мучителям: – Давайте же сделаем hongi и расстанемся друзьями. – Я схватил дядюшку за руку, одновременно держа его за противоположное плечо, и прижался своим носом к его носу, а затем повторил ритуал с его племянником. Они не знали, куда девать глаза и что делать, поэтому выдержали мое внимание со всей стойкостью, на какую были способны.

– Ах, теперь мы одна семья! – объявил я, и весь зал наконец разразился восторженными аплодисментами. Даже дамы хлопали и кивали, и говорили наперебой, а самые храбрые из их спутников выстроились в очередь, чтобы тоже сделать со мной hongi. Моим обвинителям удалось выдавить из себя улыбки, и я спрятал удовлетворение, которое получил, сделав их пешками в своей игре.