Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Ночь склонилась к утру, и пора было разрушить чары. Я постоял на берегу реки, пока Билли искал лодочника, чтобы тот отвез его в Саутворк, а затем отправился домой к Ангусам. В эту ночь мне показалось маленьким предательством жить в таком комфорте, в то время как друзья мои жили как придется. Из-за ограничений, которые я внезапно почувствовал на каждом шагу, мысли мои повернули в мрачном направлении. Я не мог обманываться слишком долго, потому что мое величайшее счастье шло рука об руку с величайшей печалью: я наконец понял, что любил своего самого близкого друга так же страстно, как он любил мою самую близкую подругу, и поскольку моя любовь к ней была любовью брата к сестре, я не сделал бы ничего, что могло бы разорвать связь с кем-то из них. Мне не было суждено испытать того, что они испытывали друг с другом.

Глава 14

Каждую ночь я возвращался обратно в свою комнату в доме семейства Ангусов. Каждое утро я завтракал вместе с ними, а затем проходил короткое расстояние до школы для мальчиков, где возобновились мои занятия. Но теперь стена между нами казалась гораздо выше, чем когда я был простым юношей-маори, глядевшим на величие их города круглыми глазами. Как мне было им рассказать? Как мне было поделиться чем-нибудь о той жизни, которую я вел на самом деле? Дело было не просто в ночном мире города, к которому я привык, в неизвестным им улицах, в том, что среди моих друзей числились уроды и фрондеры, презиравшие людей культурных так же, как люди культурные презирали их. Дело было в нем. Каждое утро я просыпался с ним на губах, на кончиках пальцев, пробивавшимся к жизни, пульсируя у меня между ног. Желание преследовало меня глубоко в ночи и обвивало меня своим языком, когда я просыпался. Билли, грубая ласка его шершавого голоса. Билли, его черные глаза. Билли, которого у меня никогда не будет. Да. Я это понимал. Он никогда не будет моим. Но любви нет дела до реальности. Каждое утро он был со мной, в моих руках, и меня обдавало жаром желания, оставляя в холодном поту. Я скрывал это от всех, и это отдаляло меня от всех.

Теперь я всюду таскал с собой эту нервозность и подспудно назревавший вопрос. Но в городе всегда находилось на что отвлечься. Сезон Эрни и Эсме в Павильоне закончился через месяц после моего. Я по-прежнему каждую неделю заходил к ним на карты и стал своим в их постоянно разраставшейся семье людей-курьезов. Нас всех что-то объединяло: если не точная природа наших странностей, то сама странность нашего положения – жить в основном за счет своих особенностей. Мы были одного племени, потому что все были безродными. Но мне приходилось быть осторожным: мое восхищение обществом и то, что я был в него условно принят, могли сделать меня объектом подозрений. Хотя в последнее время мне – а может, и им тоже – стало ясно, что я больше не верил в Империю так, как когда-то. Теперь я был слишком хорошо знаком с многочисленными слоями людской массы в Лондоне, как некоторые поднимались наверх лишь по головам других, как простому люду приходилось пресмыкаться в грязи, чтобы другим не пришлось. Однако, имея выбор, я бы предпочел жизнь в комфорте, как у Ангусов, а не борьбу за существование, вокруг которой Билли с Генри танцевали всю свою жизнь.

Хоть Билли и любили, когда он приходил со мной играть в карты, все начинали тяжело вздыхать, потому что он был чересчур умелым игроком, и ничего нельзя было предсказать с большей уверенностью, чем то, что под конец вечера все деньги окажутся у него. Однако его прощали, как только он принимался рассказывать о своих морских путешествиях: в Индию, Канаду, Вест-Индию, Северную Африку. По его словам, он уходил в море на три сезона в году из четырех, хотя и проводил в Лондоне столько времени, сколько мог себе позволить. Билли признавал, что ему становилось все труднее оставлять Генри одну.

Наши друзья тоже побывали в разных уголках мира, давая свои представления: в основном в Европе и Америке, где был аппетит к подобным вещам. Нам не настолько повезло, чтобы познакомиться с теми, кто прибыл из дальних стран, из Африки или Азии, туземцами вроде меня. Эрни сказал мне, что зачастую с ними не так хорошо обращались. Он слышал, что семье эскимосов не обеспечивали должного пропитания, а когда их здоровье ухудшилось настолько, что они начали умирать, их и вовсе бросили на произвол судьбы. Похожим образом труппа мексиканских индейцев потеряла двух младенцев, не выдержавших европейских зим. Судя по всему, свобода и относительное достоинство, которыми наслаждался я, были редкостью.

– Это правда, тебе это дело открылось с лучшей стороны. Мы-то всякое повидали, – заметил Эрни.

– Признаю, что под конец Павильон исчерпал себя, но Художник вполне хорошо ко мне относился, с жестоким обращением я не сталкивался, и семейство Ангусов продолжает обо мне заботиться. Как ни посмотри, жаловаться мне не на что.

– Не на что, это точно, – согласилась Эсме. – В нашем деле не редкость, когда у семей крадут детей. А нас с Эрни как-то заставили работать бесплатно целых шесть месяцев.