Воображая город: Введение в теорию концептуализации

Когда место работы было в пешей доступности, эти районы [рабочие кварталы в европейских городах XIX века. – В. В.] имели четко очерченные границы, но по мере появления электротранспорта, необходимость проживать в непосредственной близости к фабрикам исчезла и возникли новые пригороды рабочего класса с более пористыми границами [Деланда 2018: 123].

Ну и, конечно, Деланда не может обойти стороной центральную для городской географии тему «политика/экономика». Борьба этих двух логик – законы о зонировании vs. земельная рента – также симметрично воплощаются в процессах территоризации / детерриторизации.

Следующий шаг предсказуем. Районы как ассамбляжи тоже существуют в популяциях. Взаимодействие районов и кварталов порождает новый ассамбляж – город. Материальная роль отдается его «физической форме», включающей инфраструктуру и экологию. Экспрессивные характеристики выражаются, в частности, феноменом городского силуэта (понятие, так восхитившее Грэма Хармана, что он решил его позаимствовать для своего собственного теоретического проекта). Концепт силуэта схватывает

ритмическое повторение архитектурных мотивов – барельефов и шпилей, минаретов, куполов и даже дымовых труб, водонапорных башен и котельных… Эти контуры, как бы ни были они невзрачны, веками оказывалось первым, что встречали взоры отовсюду стекавшихся в город людей и образуя своего рода визуальную подпись территориальной идентичности [там же].

Подпись, которая не ограничивается непосредственно воспринимаемыми силуэтами, но предполагает «целый ряд визуальных репрезентаций, обнаруживаемых на монетах, картинах и сувенирах, производимых для туристов» [там же: 126].

Что обеспечивает территоризацию городского ассамбляжа? Физическая форма, повседневные практики и юридические привилегии. Жители древнегреческих городов в случае военной угрозы могли рассредоточиться и укрыться – по одиночке или семьями – в сельской местности. Напротив, в Средневековье жители европейских городов и окрестных деревень искали спасения за укрепленными стенами (что создавало чувство защищенности, «которое даже в отсутствие явного конфликта» помогало жителям сформировать внутригородскую идентичность). Если жители греческого полиса не переставали быть «горожанами», укрывшись в своих поместьях, то каменные стены средневекового города юридически «обозначали линию, за которой утрачивались привилегии горожан» [там же: 128]. И тем не менее обе формы территоризации – полисная и средневековая – по-разному, но все же работали на стабилизацию городских идентичностей. Пример детерриторизации – эффект расползания городов (sprawl), размывание их границ вследствие субурбанизации и развития транспортного сообщения.

Этажом выше, на уровне национальных государств, Деланда опишет феномен городов, ранее названных нами сетевыми:

Более быстрая транспортировка предполагала, что узлы сети в определенном смысле ближе друг к другу, чем к расположенным на их задворках городам, которые не имели выхода к морю: новости, товары, деньги, люди, даже инфекционные заболевания – все перемещалось быстрее от узла к узлу, чем это происходило от одного центрального места к другому [Деланда 2018: 132].

Но мы не пойдем за автором так далеко.

Двух различений – материальное/экспрессивное и территоризация/детерриторизация – недостаточно для ответа на один важный для городского исследователя вопрос. Чем принципиально отличаются логики стабилизации ассамбляжей разных масштабов: здания, квартала и города? Здесь нам потребуется третье предложенное Деландой различение: кодирование/декодирование.