Воображая город: Введение в теорию концептуализации

Первый – исследователь города. Упростим задачу и допустим, что объект его изучения – Янки-сити, описанный Уильямом Уорнером (см. вторую главу). В отличие от Уорнера исследователь-бурдьевист уделит куда больше внимания не «эвокативным символам» городского сообщества, а стратегиям конкретных коллективных агентов, механизмам доминирования, ресурсам и капиталам, обеспечивающим поддержание городской иерархии. И в частности, альянсу между двумя высшими классами – «старой аристократии» и «новой буржуазии», которые – составляя всего 3% от населения города – занимают большую часть ключевых позиций в управлении им. Отдельным объектом изучения для исследователя-бурдьевиста станет группа собирателей моллюсков, «живущих ближе к реке, а также на другом берегу реки, где они живут почти обособленным сообществом», не имея достаточных средств к существованию [Уорнер 2000: 30]. Допустим так же, что две исследовательские группы – команда антропологов под руководством Уорнера и коллектив социологов-бурдьевистов – изучают Янки-сити параллельно, но независимо друг от друга.

Второй персонаж – бурдьевист-эпистемолог. Изучая исследования двух конкурирующих групп (социологов и антропологов), он убедительно показывает, что его коллега-социолог – куда более рефлексивен, ибо произвел операцию «самообъективации» и избавился в своем исследовании от конструктов здравого смысла, тогда как исследователь-антрополог лишь воспроизводит «практические схемы» академического мира. Не отдавая себе отчета в своей привилегированной позиции, Уорнер борется за приращение символического капитала в поле науки и параллельно – своим исследованием – легитимирует положение наследственной аристократии Янки-сити. Неслучайно же он сочувственно сравнивает «старые семьи» с Хилл-стрит и героев чеховского «Вишневого сада».

Третий персонаж – Бигги Малдун, «единственный ребенок в семье недавно иммигрировавших ирландцев-католиков, родившийся в одном из беднейших кварталов в устье реки» [там же: 12]. Малдун – стихийный бурдьевист, бросивший вызов старым порядкам Янки-сити – города, который «более консервативен, чем чопорная Филадельфия, а в своем пристрастии к истории и осознанию собственного доблестного прошлого превосходит браминский Бостон» [там же]. Ему удалось привести на избирательные участки тех самых «собирателей моллюсков» из устья реки, победить на выборах мэра и сформировать большинство в муниципальном совете (до того занятого преимущественно представителями двух высших классов), но, что важнее, ему удалось предложить новую городскую идеологию, подорвав уже существующую. Благодаря его усилиям горожанам открылся совсем другой Янки-сити – машина отчуждения и доминирования, механизм полицейского насилия и классовой сегрегации (выраженной в Законе о зонировании, отмены которого добивался Малдун) и все это – под рассказы о духовных скрепах и славном прошлом: «в то время как нация находится на пути к мировому величию, мы, жители Янки-сити, заложившие начало всего того, что ныне существует, обладаем уникального рода престижем, который разделяют с нами лишь те, кто жил во времена, когда зарождалось Великое Общество. И чтобы утвердить за собой права законных наследников и сегодняшних владельцев великой традиции, те, кто живет не здесь – а это сто с лишним миллионов человек, – должны прийти к нам. Именно в нас живет великая традиция, и именно наши символы легитимно ее выражают» [там же: 240]. Стихийный бурдьевист Бигги Малдун выбирает правильную стратегию, подрывает основы существующего «символического насилия», изменяет сложившуюся систему отношений между коллективными агентами и теперь уже совсем иное «социальное пространство» отпечатывается в пространстве физическом.

В предложенном мысленном эксперименте одна и та же метафорика («пространство борьбы», «стратегии и тактики», «ресурсы и капиталы», «символическое насилие» и т. д.) задействуется в трех позиционных режимах:

1. Как городская идеология она служит инструментом политического / управленческого действия. Это самоописание объекта.

2. Как теоретический ресурс она работает на создание исследовательской концептуализации. Это метаописание объекта.

3. Как инструмент рефлексии она отвечает исследователю на вопрос: что он в действительно делает, изучая свой объект? Это самоописание исследователя.

О связи первого и второго позиционного режима мы писали в первой главе, о соотношении второго и третьего – в пятой. Теперь же стоит подчеркнуть: одни и те же модели описания будут существенно различаться в зависимости от того, в каком позиционном режиме они использованы. Метафора «город как сцена» в языке исследователя направляет его внимание на изучение секвенциональности, локальности и экспрессивности взаимодействия людей. Казалось бы, та же самая метафора «город как сцена» в языке хипстерского урбанизма направляет внимание управленца на создание общественных пространств и организацию городских событий.