Воображала

Он словно бы никогда не отдыхал. У него всегда находились силы, и я не понимала, откуда он брал их. Он издавал законопроекты, следил за восстановлением города, контролировал поставки медикаментов в больницы, распределял всех пребывавших в Империю людей по временным баракам и вместе с рабочими рыл котлованы под застройку их домов.

Казалось, что он один может восстановить страну. Я никогда не видела, чтобы он спал. У него было бесконечное количество сил для того, чтобы не быть безразличным.

Я смотрела на него с презрением, но он только закурил следующую сигарету.

В этот момент Сильвия постучалась.

— Госпожа Дигна прибыла, мой император.

Она называла его императором, и это всякий раз злило меня. Нам не нужно было церемоний бракосочетания, да и документы были пустой формальностью. Все уже знали, что Аэций — император, и что он — мой муж. Я была приложением к Империи, вот и все.

— Пожалуйста, скажи ей, чтобы проходила.

Лицо Сильвии просветлело. Всякий раз, когда Аэций обращался к ней, словно был ее дальним и доброжелательным родственником, в ней словно что-то загоралось. Я не понимала этой магии, я не могла увидеть источника его странного обаяния и почувствовать его.

Через минуту вошла Дигна. Аэций поблагодарил Сильвию, и она вышла, в ее походке появилось что-то девчачье и озорное, будто ей улыбнулась удача, или она шла порадовать себя чем-то.

Я не понимала. Он ведь всегда благодарил ее и всегда общался с ней доброжелательно, почему его слова всякий раз были праздником для нее? В ее тоненькой, всегда чуть сгорбленной фигурке, казалось, появлялась несвойственная ей грация.

Дигна вошла в столовую, как всегда, в одном из своих летящих полупрозрачных платьев, под которыми, тем не менее, из-за наслоения ткани было не понять, какая у нее фигура, и в своей вечной вуали, за которой не видно было ее лица. Мне казалось, что у Дигны и нет лица, она была женщиной в черном, страшилкой из прошлого века, настоящей ведьмой, какими их описывают в книжках. Она не скрывала только руки, только то, что ведьмы старались не показывать чужим.

Она носила свои когти, как украшение, как предмет гордости.

Аэций частенько собирал вокруг себя брошенных и несчастных, старался помочь им и заново устроить их жизнь, но Дигна казалась совсем другой. Она не была похожа на тех, кого я видела рядом с ним. Не казалась обездоленной или отчаявшейся. Она держалась так, как могла бы, разве что, будь она представительницей моего народа. В ней было достоинство и спокойствие за свое будущее.

Она протянула Аэцию руку, и он пожал ее, не опасаясь когтей.

— Хочешь есть? — спросил он просто, словно мы были в крохотной квартирке на окраине Города. — Я схожу на кухню, там должно было что-то остаться.

— Твоя молодая жена, наверное, хочет напомнить тебе, что у тебя есть слуги. Но я не голодна, Аэций, не стоит.

— Тогда не буду настаивать, мне все равно нужно спешить, — сказал он. — Я оставлю вас.

— Я не против, Аэций.

Я никогда не понимала, любовники ли они. Аэций относился к ней с теплотой и почтением, заботился о ней, хотя она явно в этом не нуждалась. И сама Дигна вела себя с ним теплее, чем с кем-либо. Все те разы, когда я видела их вместе, они держались, как близкие люди.

Дигна помолчала, потом добавила:

— Ты уверен, что тебе стоит ехать к Атхильду? В конце концов, я не думаю, что ему можно помочь. Это причинит тебе боль.

И тогда он сказал совершенно неожиданную вещь:

— Какая разница, что чувствую я. Главное, что чувствует он.

Самозабвенность, с которой он говорил это, поразила меня. Мне захотелось, чтобы он ушел, исчез из моей жизни. Еще больнее было вспоминать все, что он причинил мне, зная, какой он с теми, кто ему ровня.

Нет, добрым я его не считала. Он был самоотверженным, заботливым и ответственным, но доброта не была ему свойственна, потому как невозможно быть злым по отношению к одним существам и добрым — к другим.

Мы с Дигной остались одни.

— Что ж, — сказала я. — Если вы не голодны, я предложила бы вам пройтись. Здесь есть чудесный розарий, разговор там будет приятнее.

— Ты можешь говорить со мной так же, как и я с тобой.

Я постаралась вложить в свой взгляд столько безразличия, сколько возможно. У сестры это всегда получалось лучше.

— Мы недостаточно знакомы, — сказала я.

Вуаль Дигны скрывала выражение ее лица, и потому я чувствовала себя уязвимой перед ней. Я не могла понять, о чем она думает и как реагирует на мои слова.

— Розарий, — сказала Дигна. — Это небезынтересно — посмотреть на императорский розарий, так что я приму твое приглашение.

Мы прошли через ночной, загрубевший зимой, сад и оказались под стеклянным куполом розария. Сестра любила это место. Здесь были розы самых редких и удивительных сортов, а воздух всегда был напоен жаркой, парниковой влагой в сочетании с удушливой нежностью аромата цветов.

Розы увивали арки, протянутые над дорожками, и вечером этот сказочный сад был хорошо освещен. Я очень боялась, что цветы погибнут без сестры, оттого ухаживала за ними так же самоотверженно, как Аэций за своим обездоленным народом.