Вопреки

У меня никак не укладывается в привычное мировосприятие новая правда, но я ее не отрицал. Все воспоминания, связанные с отцом, нечеткие, похожие больше на стоп-кадры. Я не помню своих ощущений, не помню, как ко мне относился отец. Может он сам не в курсе, что я его не родной сын? Маленькая надежда, что Соколов наврал, теплится у меня в груди, при этом четко понимаю, вряд ли ему была выгода лгать. Это единственное объяснение, почему Виктору Николаевичу выгодно было спасти мою шкуру. Как никак родная кровинушка. И это мой шанс зажить жизнью без оглядки.

Улавливаю рядом движение, приоткрываю глаза. На меня в упор, не мигая, смотрит Марьяна. В ее глаза нет никаких чувств, эмоций, они пусты и холодны. Прозрачные голубые льдинки ее глаза вонзаются в меня острее ножа, но я не отвожу взгляд в сторону. Заслужил.

Смотрит друг на друга, а между спящая дочь, как самое главное связующее звено. Звено, которое связывает крепче всяких чувств, обещаний и обязательств. Звено, которое я не хочу терять, когда его только-только обрел.

— Почему ты здесь? – шепотом спрашивает, внимательно рассматривая мое лицо.

А где я должен быть, по ее мнению? Наверное, где-то лежать мертвым с пулей во лбу как максимум. Минимум, скорей всего мечтает, чтобы я оказался за решеткой. Однозначно, Марьяна не видит меня в своем будущем. Я подвел ее, вновь пошатнул ее доверие к себе.

— С вами все в порядке?

— Да. Нас не тронули.

— Не расскажешь, что там было?

— А ты не знаешь? – иронично улыбается, переводит взгляд на спящую Кэтрин.

— Нет, не знаю.

Она молчит, на меня не смотрит. Через какое-то время приподнимается, приглаживает волосы, перекидывает их на одно плечо и поправляет рубашку. Я любуюсь ею. Жадно рассматриваю линию перехода от шеи к плечу, мысленно скольжу взглядом по лопатке, спускаюсь ниже. Задерживаюсь глазами на соблазнительных ямочках на пояснице. Даже сейчас, не смея к ней прикоснуться, вдохнуть ее неповторимый запах, я остро чувствую шелковистость ее кожи и цветочный аромат. Не могу позволить ей уйти, потому что она для меня подобна воздуху, которым дышит человек. Кислород, который насыщает тебя изнутри, заставляет чувствовать эйфорию и желание свернуть горы.

— Марьяна! – окликаю тихим голосом, пытаясь сглотнуть. В горле сухо, а на душе полный кавардак. Как же сложно сейчас подобрать нужные слова, которые бы смогли донести всю суть моего состояния, моих чувств. Она оглядывается через плечо. Стискиваю зубы. Невероятно красива и безупречна.

— Я люблю тебя.

Это все, что могу выдавить из себя без подробных объяснений. Эти слова я готова повторять каждый день, тихо, едва слышно ей на ушко. Только ей одной, только она заслуживает, чтобы признание любви напоминало, как молитву в церкви. Люблю. Нежно, страстно. Люблю. Горько, сладко. Люблю. На разрыв. Люблю. Весь смысл моей жизни заключается в ней. И если кто-то мне скажет, что нельзя растворяться так сильно в человеке, пошлю его на хер.

— Я знаю, но это не означает, что все тебе сойдет с рук, - голос звучит ровно, без гнева, без упреков и наездов. Даже странно его таким уравновешенным слышать.

Вновь прикрываю глаза, надеясь, что Марьяна найдет в себе мужества простить меня и не уезжаеть в долбанную Америку. А если уедет, то я все равно рвану за ней и буду надоедать до тех пор, пока вновь не окажется моей. Как никак нужно выполнять условие Соколова, дать ему возможность почувствовать себя полноценным дедом и отцом. Морщусь от этой мысли, как от ноющей зубной боли.

— У тебя что-то болит? Ты ранен? – тревога в каждом слове греет мою никчемную душонку.

— Все нормально, - умирающим голосом отвечаю, еще раз морщусь для пущего эффекта. Слышу, как Адаменко встала с кровати, оказывается с моей стороны. Присаживается рядом, трогает за плечо.

— Герман, что болит? Где болит? – ее прикосновения осторожны и ласковы. Ловлю ее руку и прижимаю ладонь к губам. Пальцы подрагивают, спиной ощущаю ее тепло. Немного поворачиваюсь, тяну на себя. Она упирается, но, в конце концов, сдается и ложится мне на грудь.

— Ты не ранен? – заглядывает в глаза, пытается делать вид, что спрашивает из вежливости, а сама с беспокойством бегает глазами по лицу.

— Нет. Я рад, что этот чертов день заканчивается. Рад, что вы в полном порядке. Теперь вас никто никогда не потревожит, - обхватываю ее затылок, нагибаю голову, прижимаюсь целомудренным поцелуем ко лбу. Несколько минут мы просто лежим, не шевелимся. Мы даже дышим в такт.

— Какой ценой тебе это обещание досталось? – нарушает наше молчание Марьяна, приподнимаясь у меня на груди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не знаю.

— В смысле?

— За меня заступился один влиятельный человек. Это его люди вас сюда привезли, - облизнув губы, закусываю нижнюю, раздумывая над дальнейшими словами. Марьяна терпеливо ждет.

— Как выяснилось в ходе нашего откровенного разговора, мы с ним являемся близкими родственниками по его словам. Но я в жизни столько все повидал, что мне сложно принять его предположения.

— Он твоя дядя? Брат?

— Нет. Он мой отец.