Вопреки всему (сборник)

Толстых стволов, способных остановить танк, по дороге не оказалось, вот он и хрипел, буксовал, плевался дымом и двигался в глубину леса, — закончить бы ему свое существование на гранате с длинной ручкой, но он никак не мог найти свою погибель.

Разведчики с двух сторон обложили автоматчиков огнем и спокойно, расчетливо стали укладывать их на землю — косили, как траву.

Увидев, что от группы автоматчиков скоро останутся лишь рожки да ножки, несколько человек отделились, уползая по сырой низине в сторону и почти скрылись, но Куликов не дал им скрыться. Очень уж удачно попали шустрые фрицы на мушку его "дегтяря", хотя могли и не попасть, если бы поползли по другой лощине… Нырнув за вывернутое еловое корневище, похожее на осьминога, распустившего свои щупальца, Куликов установил "дегтярь" на сошки и, вспомнив бои под Смоленском годичной давности, поплевал себе на руки — считал это хорошим солдатским тоном, дал короткую очередь, сбив с ног двух солдат.

Второй очередью припечатал еще одного, похвалил себя: несмотря на глухоту, навыков не потерял. Профессия пулеметчика — ведь такая штука: освоив ее один раз в жизни, уже не забудешь, не пропьешь, не потеряешь, даже во сне будешь помнить.

Третья очередь не достигла цели, и немцы — их оставалось всего человека четыре, не больше, отвернули в сторону, уползли в кусты. Не видно стало их — исчезли.

Стрелять вдогонку Куликов не стал — последние патроны, оставшиеся в диске, надо было сохранить.

В себя он пришел довольно быстро — и сознание сделалось ясным, прозрачным, как в минуту опасности, и движения перестали быть заторможенными, и мозги в голове перестали скрипеть, начали работать нормально, что было очень важно, и слух восстановился.

В ночь ту теплую, почти летнюю, у Куликова случились еще две стычки с немцами… Ему, можно сказать, везло — кто-то очень сильно молился за него: и граната вражеская разорвалась едва ли не под ногами, но вреда не причинила, и пули свистели так близко у головы, что обжигали уши, но ни одна из них не зацепила, как ни один осколок не всадился в тело…

Похоже, тот, кто распоряжался его судьбой, решил: хватит мучений этому мужику, достаточно того, что он подорвал дот и чуть не остался лежать около него навсегда, — и волей своей отводил в ту ночь от Куликова смерть.

Ночью к разведчикам подоспело подкрепление — полновесный стрелковый взвод, так что шансов у фрицев захватить кого-нибудь в плен, добыть сведения и определиться с дальнейшими своими действиями и уж тем более — победить практически не было.

Утром подоспело еще подкрепление — второй взвод, составленный из опытных старичков, привел капитан Хохрин, новый командир куликовской роты, но воевать было уже не с кем. Капитан походил по лесу, похмыкал, пощипывая изящные усики, и спросил у Куликова:

— Ну что, трупы врагов считать будем?

— А почему бы и нет? — Настроение у пулеметчика, несмотря на усталость и вчерашнюю контузию, было боевым и даже игривым, как на деревенской мо-тане. — Давайте посчитаем.

Посчитали. Прежде всего, в тех местах, которые Куликов "обслуживал" самостоятельно, без помощи разведчиков. Дошли до девяносто двух уложенных на землю врагов — и дальше считать не стали. Тем более что всех убитых они точно сосчитать все равно не могли: умирать немцы заползали в такие глубокие и неприметные земные щели, что отыскать их было очень непросто. Щели эти становились могилами гитлеровских солдат.

Оставалось только памятники на них установить, и тогда реденький польский лес превратился бы в кладбище.

— Молодец, старший сержант, — сказал Хохрин, пожал Куликову руку, — большой молодец и умелец.

Капитан отошел от пулеметчика на несколько шагов, посмотрел на него, как на чудо неземное, и, очутившись на первом привале в лесном польском местечке, сочинил небольшую статью о находчивом солдате в красноармейскую газету. Материал назывался "Отважный воин", и прошел он потом вместе с Куликовым сквозь всю его жизнь.

Когда статья была опубликована, Куликов специально пришел к капитану и попросил у него на память автограф — приятно было иметь при себе кудрявую роспись хорошего человека.

Хохрин оказался мужиком толковым и обязательным, на трех страницах написал донесение, в котором подробно изложил события прошедшей ночи, рассказал о действиях старшего сержанта Куликова… А ведь человека этого однополчане уже похоронили, хотя ни отпеть, ни справить поминки не успели; отозвался Хохрин о действиях Куликова, как о героических и единственно верных.

Начальство — командир полка Ванютин — задерживать бумагу не стал, отправил дальше, в штаб дивизии, оттуда с ходатайством о присвоении Куликову Василию Павловичу звания Героя Советского Союза, — документы ушли к командованию армии.

В конце концов бумага легла на стол командующего фронтом. Тот внимательно прочитал представление, потом перечитал и красным карандашом исправил название награды — не геройская Звезда теперь полагалась пулеметчику, а орден Красного Знамени.

Конечно, труба пониже и дым пожиже, но все равно награда эта была на фронте очень уважаемой.