Вопреки всему (сборник)

— Ты же мертвый, Куликов, тебя похоронили в Смоленской области, там есть твоя могила. Вот справка из твоей воинской части! — кричал паспортист и размахивал небольшой пожелтевшей бумажкой. — Вот! Мертвым паспорта не положены! Или ты мне докажешь обратное? Не докажешь! Дождешься, что я тебя арестую… Как лицо, выдающее себя за другого человека.

Тут Куликов ощутил, как у него зло напряглось лицо, под кожей заходили тугие желваки. И не боится никого и ничего этот тыловой старлей, совести у него нет совсем.

— Мертвым паспорта не положены! — вторично прокричал милицейский служака в лицо Куликову и опустил зад на скрипучий стул, давая понять, что разговор окончен.

Выйдя на улицу, Куликов сдвинул на нос кепку, соображая, что же предпринять? Проследовать прямиком в райком партии, рассказать там об этом мухоморе — вряд ли поможет: жена мухомора была секретарем райкома… По идеологии. Она всегда отмажет мужа, отведет в сторону любой кулак, прикроет, так что хрен доберешься до его глотки; кроме того, глотка мухомора надежно защищена жестким целлулоидовым воротничком.

Это первое. И второе — Куликов никогда никому ни на кого не жаловался, все гасил в себе, все неприятности. Если бы не гасил, то давно бы, наверное, нашел свои уворованные ордена и присовокупил бы к ним кое-что еще… Но он все время молчал, не поднимал больных вопросов.

Что же делать, если этот гад считает его мертвым, а не живым? Завтра он вообще сдаст Куликова в соответствующую контору, как английского шпиона, либо вообще объявит башевского председателя резидентом разведки Сингапура или Занзибара. Этот мужик был способен на все.

Он вздохнул и направился в популярное, известное даже за пределами района заведение под названием "Чайная". Хотя рабочий день еще не закончился, в заведении было полно народа: "Чайная" еще славилась и тем, что в ней не обманывали, хозяйством здесь заправляла могучая тетка с кулаками молотобойца по прозванию Брусничиха. Почему именно Брусничиха, никто не знал; тетка могла вышибить из заведения любого, даже очень крепкого выпивоху, а всякого обманщика, пытавшегося надуть ее, припечатывала кулаком так, что тот после экзекуции, которую через много лет всенародно прозвали "Процесс пошел", забывал даже собственное имя.

Кстати, само выражение "Процесс пошел" было Брусничихино, изобрела она его задолго до появления в политических кругах СССР нашего пятнистого лидера, слова эти, не совсем пристойные, в мусоре будней пятьдесят второго года нашла лично Брусничиха и пустила гулять вначале по Ивановской области, а потом вообще по всему белому свету. Надо заметить, что кроме "чайных", в краях и областях российских в ту пору появились еще и "рюмочные" и "закусочные", имевшие в своем меню бутерброды с селедкой (впрочем, слово "бутерброд" тогда еще мало кто знал, эти спутники бутылки начали встречаться много позже), каждая такая "забегаловка" (тоже хорошее слово) была целым миром, государством в государстве, и много какой оригинальной словесной продукции явила обществу. Пятнистый же лидер шел по дороге, уже проторенной, и в первую очередь — пробитой Брусничихой.

За стойкой потемневшего от времени буфета, сколоченного еще в довоенную пору, стояла сама Брусничиха, женщина внушительных размеров, смахивавшая на волжский утес, но это так, к слову, поскольку широкая, в полном разливе Волга находилась от Ивановской области довольно далеко — рукой не достать.

Увидев Куликова, Брусничиха воткнула руки в боки: хоть этот человек никогда раньше не бывал в "Чайной", Брусничиха знала его, как ведала и про заботы, одолевавшие башевского председателя. Такая уж должность была у нее — все знать, она как… как директор телеграфа в большом городе. Брусничиха улыбнулась широко, во все лицо и поинтересовалась приветливо:

— Чего подать?

— Стакан водки и чего-нибудь на зуб, — попросил Куликов. — Чтобы желудок не болел.

— Сейчас нарисуем, — покладисто отозвалась на заказ Брусничиха, ничего больше говорить не стала. Понимающая была тетка.

Куликов огляделся. Перед вечерним наплывом в "Чайной" было пусто — находился всего один-единственный посетитель. Больше не было. Что-то знакомое проглядывало в облике этого посетителя: косматая грива, косматая борода, широкий нос, глаза с выжидательным прищуром ("Как у Сталина на медали за Великую Отечественную войну", — невольно подумалось бывшему пулеметчику), тяжелые крупные руки.

Любитель перекусить в "Чайной" расправил пальцами бороду и с улыбкой привстал на табурете:

— Не узнаешь?

Этот вопрос заставил Куликова, и без того рослого, приподняться на носках сапог.

— Боже, — глухо проговорил он, — дядя Бородай?

— Точно, — произнес седой волосан, довольно улыбаясь. — Вижу, глаз твой зоркости не потерял. — Раскинул руки в стороны. — Давай обнимемся — с фронта ведь не виделись.

Обнялись.

— Сколько лет, сколько зим, — произнес Куликов, не удержался.

— Я тебя хорошо помню с довоенной поры, — проговорил дядя Бородай, продолжая с удовольствием улыбаться и расчесывать пальцами дремучие заросли бороды.