Вопреки

Их губы почти соприкасались, но окружающие люди мешали расслабиться. Катя кивнула.

– Еще. Без посторонних.

Уже там, в салоне, прижалась к нему, игнорируя смущение.

– Если бы знал, как мне хочется, чтобы ты ни о чем не помнил. О твоих прошлых…

Остановил ее слова, опуская на губы кончики пальцев.

– Катюш, я бы желал, чтобы этого не было в жизни. Многих вещей, о которых горько даже думать, тем более иметь в памяти. Хотел бы, чтобы кроме тебя, мое тело не знало больше никого. Но я не в состоянии изменить прошлое. Оно было, хотя уже давно ничего не значит, и никогда не могло даже сравниться с тем восхитительным настоящим, в котором есть ты.

Девушка верила этим словам, но все равно думать о других женщинах рядом с ним было нестерпимо тяжело. Глупая мысль, не основанная почти ни на чем, но не озвучить ее не получилось: Катя не хотела скрывать то, что сейчас причиняло беспокойство.

– Они наверняка были красивее и… опытнее меня. А я даже не знаю…

Кирилл опять перебил, одним резким, жадным рывком накрывая ее рот. Целовал до боли в начавшей саднить коже. Даже голова закружилась, словно девушка попала на карусель, взметающуюся в разные стороны. С трудом восстанавливая дыхание, откинулась на сиденье, и замерла, слушая его слова.

– Ты знаешь, как свести меня с ума. Лишить сна и покоя. Взбудоражить до такой степени, что я не могу думать ни о чем другом, кроме как о тебе. Мечтать о твоих тоненьких пальчиках на своем теле.

Щеки обожгло, не стыдом – волнением, которое стало еще сильнее, когда мужчина потянул ее ладошку, опуская на себя, проводя по собственной груди, животу и ниже: туда, где отчетливо ощущалась искренность его слов.

– Я никогда и ни с кем не испытывал ничего подобного, девочка моя. И никто другой не нужен. Ни красивее, ни опытнее. Никто, кроме тебя. Ты же веришь мне?

Вместо ответа она подалась вперед, чуть сжимая руку. Подставила шею под горячую волну его стона.

– Научишь меня? Всему?

Он закрыл глаза, возвращая ее руку в свою. Покачал головой.

– Это ты научишь меня. Всему…

* * *

Переполненный событиями день помог уснуть сразу, едва она оказалась в постели. Сон был спокойным и ровным, как впрочем, почти каждую ночь в этом доме. ЕГО доме, который совсем скоро она сможет назвать своим. Хотя Катя и сейчас считала так. Настолько комфортно не чувствовала себя прежде нигде: ни в холодном и бездушном царстве, которое создал ее отец, ни в мире, окружающем ее последние два года, где получалось только выживать. Даже в воспоминаниях о ее детстве не было такого. Любовь бабушки явилась великим чудом, данным свыше, но сотканные ее заботой будни все равно не могли сравниться с тем, что подарил ей Кирилл и что обещал еще невысказанными словами и зреющей одной на двоих сладкой реальностью.

Девушка поднялась, вновь с упоением коснувшись его рубашки. Хотя вчера и купила себе другие вещи для сна, все равно предпочла остаться облаченной в одежду, хранящую запах любимого. Умылась, и, не переодеваясь, вышла в коридор. Хотелось поскорее увидеть его: слишком долгими стали ночные часы разлуки.

Почему-то даже не пришло в голову постучать, словно она уже получила право проникать в его жизнь всякий раз, когда хотелось этого самой. Катя отворила дверь, сияя от радости в предвкушении встречи. И застыла, ощутив резкую нехватку воздуха. Большая комната внезапно показалась тесной. Замершее на языке приветствие обернулось мучительной сухостью во рту.

Она и прежде видела его без рубашки, но это происходило в темноте, к которой примешивался еще и туман разгоряченного сознания. Но вот так, как теперь, в откровении дневного света, ей еще не приходилось лицезреть любимого человека.

Мужчина оказался и выше, и гораздо шире в плечах, чем думалось до сих пор. Похоже, совсем недавно принял душ и на позолоченной утренними лучами солнца коже еще блестели кое-где капельки воды. С растрепавшихся влажных волос стекали тонкие струйки, убегая вниз по спине, пересеченной тонкими белесыми полосками застарелых шрамов. Такие же рваные линии в нескольких местах пересекали живот, грудь, идя от самых ключиц.

Катя проследила глазами их рисунок, чувствуя, как оглушает буханье собственного сердца. Представлять боль, когда-то запечатанную этим рисунком, было невыносимо. Но еще хуже – смотреть на то, что было ниже узкой ленты полотенца, скрывающей бедра.

Ей не удалось скрыть ни предательскую дрожь в коленях, ни противный скрежет зубов, сжатых до предела. Но подняв взгляд на лишившееся красок лицо мужчины, девушка поняла, что он ничего этого не заметил. Его затопил страх, глухой, пронзительный, отравляющий безнадежностью каждую клетку тела. Физически ощутила почти панический ужас, наполнивший дорогие глаза.

– Можно мне войти? – спросила с явным опозданием, не узнавая захрипевший в ответ голос.

– Ты уже вошла.