Вопрос о технике в Китае. Эссе о космотехнике

Хаотизация (в том числе и в космологическом смысле) концепта космотехники ставит вопрос о войне в центр внимания, обходя империалистическое решение стороной. Для нее недостаточно простой операции переименования и оговорок, связанных с рассмотрением космотехники «не в терминах упорядоченного трансцендентного космоса, определенного в оппозиции к хаосу, а [в терминах] бесконечн[ого] космос[а], пронизанн[ого] хаосом», а также замены морального порядка «имманентной этикой»[605]. Сами по себе эти переименования могут быть увлекательны и продуктивны, но техника, обставленная иными именами, остается в них без изменений. Для того чтобы вписать ее в хаосмос, сделать неопознаваемой, дикой – и удивляющей, необходим ответ на вопрос о сущности техники. Несмотря на то что именно этот хайдеггеровский вопрос вынесен в заголовок «Эссе о космотехнике», обещая читателю соответствующую перепостановку и новое разрешение, Хуэй принимает его в качестве предрешенного. «Сущность техники вовсе не есть что-то техническое»[606]. Безоговорочно принимая этот тезис, ставящий решение вопроса о сущности техники в зависимость от онтологического различия, Хуэй лишь расширяет его географию и историографию, рассматривает сущность техники генеалогически, в порядке наследующего заимствования из первоистока и искажений, возникающих в процессе отдаления от него. В Китае никогда не было техники в смысле τέχνη; сущностные истоки китайской техники располагаются в резонансе Дао и Ци, который «не есть что-то техническое»; то есть она является сущностно иной не сама по себе, не технически, а лишь в силу восхождения к иному космологическому истоку. Этот заготовленный ответ на вопрос о сущности техники не только исключает какую бы то ни было работу над ошибками, но и разделяет презумпцию, лежащую в его основе, согласно которой вопрос о технике не имеет технического решения. Это дело мысли: вопрос встает на пути мысли, и его решение готовит возможность свободы мысли (от техники)[607]. На базисе этой презумпции может быть развернут лишь нарратив о том, как по-разному можно мыслить технику, обнаруживающий в себе тот же изъян, что, согласно Хуэю, подрывает убедительность и радикальность онтологического поворота. В силу того, что вопрос о сущности техники оказывается на деле ответом, нарратив о техническом разнообразии оказывается прежде всего неполным: наряду с описанием современной техники, являющейся реализацией натурализма, в нем, за редкими исключениями вроде мифического ножа Пао Дина, практически отсутствуют контрпримеры техник, реализующих анимизм, тотемизм, аналогизм (не говоря уже об инструкциях по их изготовлению). Но самым пагубным следствием принятой презумпции оказывается отсутствие действенного различия между техникой и технологией. Если «техника» именует объекты и пути их появления, отличающие технический объект от природного эффекта, то «технология» относится к порядку дискурса об объектах и их производстве. Проведение различия между техникой и технологией предполагает разрыв корреляции между техникой и логосом, между техникой и словами о ней, выведение техники по ту сторону дела (философской) мысли, выход, скорее, не навстречу «иным культурам» и космологиям (китайской, русской…), а навстречу нечеловеческому (у животных, например, есть техника и инструменты, но, скорее всего, нет технологии). В «Эссе о космотехнике» этот выход намечен, но не использован.