Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии

Рука вытягивается в сторону объекта, выбранного для захвата, и готовится его захватить… Мы досылаем себя туда, куда доходит наш направленный взгляд. Декарт считал, что зрительный луч действует подобно посоху, и им мы, словно слепые, ощупываем всё, что попадается нам навстречу. Постепенно сформировалось представление о зрении как дистанционном обладании, то, что Ницше называл пафосом дистанции. Итак, видеть – это обладать на расстоянии (М. Мерло-Понти). В живописи и архитектуре Возрождения прямая перспектива была средством захвата вещей с превращением их в подчинённые взгляду, «послушные» объекты. Современная техносфера – это необозримый парк дистанционных орудий, чья задача – присвоение/обладание видимым миром.

Рука, всегда открытая к захвату, разрушает, искажает, деформирует вещи, вырывая из них то, что не может быть восполнено, – их вещность. Вещь перестаёт быть вещью. Оставляется лишь то, что не может быть присвоено, что отбрасывается за ненадобностью. Вокруг этого извечного «хватательно-истребительного» рефлекса нарастает масса использованного, ненужного, разрушенного, омертвевшего – мусор и отбросы, чьё повторное потребление невозможно. Здесь мы находим всё, что нисходит к смерти, болезням и мёртвому, что подстрекает безумие.

Мы хорошо сегодня знаем, что рука хватающая, рука – как орудие обладания – опирается на развитое бинокулярное зрение. Так, «хватание» соотнесено у млекопитающих с определённым положением глаз аналогично тому, как у рыб положение глаз «коррелировано» с наличием плавательного пузыря и способностью к свободному движению⁸³. Но только у человека «направление, в котором он показывает рукой, всё время контролируется и корректируется обратными сообщениями о положении конечности, которое наши глаза устанавливают намного точнее, чем это способны делать проприоцепторы нашего чувства глубины»⁸⁴. Тесное взаимоотношение между глазом и рукой и тем телесно-тактильным опытом, накопленным веками упражнений, настолько закрепился в качестве протофизиологической нормы, что расстроить эту могущественную функцию организма просто невозможно. Живопись знает этот глаз, нацеленный на мир как у хищника, он долгое время был и эстетической нормой видения: «…глаз движется вдоль границ и как бы ощупывает края предметов», глаз стал линией, которую ведёт рука к самим вещам: «…твёрдое и ясное ограничение тел сообщает зрителю уверенность: он как бы получает возможность ощупать тела пальцами, и все моделирующие тени так тесно связываются с формой, что прямо-таки вызывают осязательное ощущение»⁸⁵. Позднее живопись начинает переход от статичных предметов и тектонических композиций к изображению движения, намного более сложного качества реальности. Отсюда усиление восприимчивости к зрительности, к тому, что на нас обрушивается в качестве мерцающего, скользящего, вибрирующего, петляющего, светящегося образа, неподотчётного древней машине живописи, где глаз/тело/рука овладевают бытием вещей, поглощают их, присваивают. Рука и глаз разводятся по обе стороны от возникающего образа, и он высвобождается настолько, что кажется неким пассивным ощущением (переживанием), которое больше никому не принадлежит…

46. Кисть – (Вещь) – Резец

Движения руки, творящей образы «вещи», иногда разделяются и противостоят друг другу. Одно идёт от свойств материала (поверхности), другое, напротив, вторгается в материал, преобразует его, режет, распределяет по выделенным границам образа жёсткими штрихами. Одно движение «отталкивается» от поверхности, другое, напротив, пытается пробиться сквозь материал, в одном случае – пассивность руки в ожидании образа, в другом – опора на волю, решимость, на силу активного вторжения. В одном случае – образ взывается к жизни, его надо освободить и открыть, а это значит быть внимательными и чуткими к явлениям на поверхности (ведь она может оказаться и стеной, и камнем, деревянной или медной доской, и холстом); в другом – рука ничто не оберегает и не хранит, она «пробивает» поверхность любого материала, цель – преодолеть его сопротивление и правильно нарезать/разрезать его.